части дам, то их разговоры мне головную боль причиняют. Их тщеславие, величественный, но принужденный вид, их шалости и ухищрения делают их несносными: я им сего не сказываю; но тем не почитаю себя благополучнее.

Теперь-то я знаю, что короли так как и прочие люди слезам подвержены; что касается до меня, я часто проливаю слезы о приведшем меня сюда честолюбии и о тщеславии, которое меня здесь удерживает: пожалейте о моей слабости. Сказывают, будто король Мономотанский содержит при себе пятьсот шутов, которые для приведения в смех везде его препровождают. Людовик XV имеет пятьсот обезьян, которые ежедневно с утра до вечера безотступно при нем находятся; но редко случается, чтобы они его в смех приводили: он почти столь же скучает, как и я (почти, да не так: король скучал от пресыщения, маркиза – от безделия. – Примеч. авт.). Сколько я сожалею о сих земных Богах, которых столь благополучными считают! Единая дружба могла бы их больше утешить, нежели любовь: но короли друзей не имеют; да и не многие того достойны: они лишь изобилуют ласкателями».

В этом же 1747 году де Помпадур пишет другой своей подруге: «Отгадайте, что я сего дня сделала. Я, встав в шесть часов по утру, пошла в зверинец между соловьями плакать, которые нимало того не примечали. Я имею довольно причин к сетованию, и начинаю усматривать, что приездом своим во дворец великую ошибку сделала. Великолепие, достоинства и все забавы сей земли не приводят меня более в восторг: удовольствие кончилось, и я ничего не нахожу в своем сердце, кроме безмерной пустоты, которая ничем наполниться не может. Свет обманщик; он обещает благополучие, которого дать не в состоянии. Иногда мне кажется, что я другого мнения, и бываю довольно весела: мы машины проведения и можно сказать, что в сердце человеческом находятся две меры, одна радости, а другая – печали, которые попеременно опустошаются и наполняются».

Эта элегичность настроения – не только следствие быстрого пресыщения достигнутым, стремясь к которому думаешь, что стремишься к счастью, а, достигнув, понимаешь, что отныне тебе уже нечего желать и теперь тебя ожидает лишь Ее Величество Скука, но и того, что король к этому времени уже потихоньку начинает охладевать к ней. Охладевать как к любовнице, привыкшей к большей частью хоть и показной, но избыточной горячности своих прежних пассий (что не могло не льстить его мужскому самолюбию), он в Антуанетте не нашел достаточной, по его мнению, страсти. Она казалась ему уже скоро и весьма часто «ледяной статуей», о чем он с горечью не уставал твердить как ей, так и некоторым своим интимным друзьям.

Казалось, что дни маркизы при дворе в подобном фаворе сочтены. Но злорадно ждавшие этого и готовившиеся к смене власти не учли ее характера.

Она хочет быть – и является – не только игрушкой короля, но и его советником, а если нужно, то и руководителем. Это желание и возможность (как в силу благоприятного стечения обстоятельств, так и благодаря характеру и уму) практического руководства политикой страны четко просматривается в письме 1747 года (т. к., по сути дела, в начале ее карьеры фаворитки) к герцогу де Буфлеру: «Вы знаете, герцог, все мое к вам почтение: теперь оказался удобный случай к слабому засвидетельствованию оного, и я сего не упустила. Король Вас назначил главным начальником в Женеву, которой австрийцы угрожают снова, но они тщетно ей угрожать будут, если республика своим защитником Вас иметь будет: или бедные Панталоны сказывают, что сами собою не в состоянии обороняться.

Однако ж странное возмущение, с помощью которого женевцы восстановили свою вольность, изгнав тиранов, в истории достопамятностью служить будет, и удивительно, что Италия в униженном состоянии, в каком теперь она находится, еще сохранила несколько искр сего героического огня, оживлявшего некогда древних Римлян. Подите оный соблюсти.

Женевцы полезные приятели в настоящем замешательстве дел; они дону Филиппу открыли вход в Италию, утвердили в оной власть Бурбонского дома; не допустим их о том раскаиваться. Франция им природная союзница, что они очень чувствуют. Императоры, которые преемниками кесарей именуются, в силу сего мечтательного наименования, полагают на всякое владение в Италии, которое они покорить могут, считая их всех отчинами святой власти; следственно принцы Италии, которые беспрестанно имеют нужду в покровителях, не могут найти вернейших, ниже могущественнейших покровителей, как Бурбонский Дом.

Однако Вы скоро увидите, что женевцы возмутительны, беспокойны и мятежны: для того я советовала королю послать им человека, который бы в одно время был добрый воин и рассудительный политик, способный к примирению сердец самого необузданного на земле народа. Людовик XI очень хорошо их знал; они некогда отправили к нему посланников для предложения ему самодержавного правления над их республикой. “Вы себя препоручаете мне”, – сказал сей принц, – а я свою власть над вами уступаю черту. Вы, государь мой, не отдавайте их черту; но спешите их избавить, в знак благодарности и для пользы Вашего Отечества. Я увижусь с Вами прежде Вашего отправления, и не буду Вам желать для успеху в сем нужных дарований и мужества: Вы это все имеете, но надобно Вам будет вооружиться терпением; имеете ли Вы оное?»

Этот характер уже начинала чувствовать Франция, скоро почувствует и Европа. Король также начинал его постигать. Но и она хорошо изучила его вечно ненадежную, изменчивую натуру (надежную лишь в одном – в любви к новым острым наслаждениям, что позволяло ему бороться со всеобъемлющей скукой). Именно это знание натуры Людовика и ее находчивость удержат маркизу на плаву, дадут ей безграничную власть над страной и ее монархом на долгие годы.

Хотя не все было спокойно на личном фронте – король уже не раз пытался бунтовать. Пытались иногда бунтовать и прекрасные дамы Франции, не довольные тем, что они лишены ласк обожаемого венценосца и не желающие получать эти ласки при посредничестве маркизы. Эти самочинные, кустарные попытки не могли нравиться де Помпадур и получали резкий с ее стороны отпор. Так, в 1750 году, в ответ на одну подобную партизанскую вылазку, она пишет следующее письмо, адресованное некой госпоже де Пуллиннер: «Я никак не думала, сударыня, чтобы мы когда-нибудь имели о чем говорить друг с другом. Вы мне написали жестокое письмо, а я Вам сделаю умеренный ответ. Я знаю, что Вы с некоторого времени в числе пригожих женщин, имеющих намерение обладать королевским сердцем: Вы за ним