Эти слова терзали Линдсея. Ну что он должен был думать? Сейчас он не был уверен даже в том, что способен мыслить здраво.

– Милорд, – осторожно окликнул Уэртинг, дворецкий. – Леди Анаис просила, чтобы один из лакеев доставил письмо лорду Броутону. Я пришел, чтобы известить вас: леди велела, чтобы для нее в течение часа оседлали лошадь. – Я… – с явной неловкостью добавил дворецкий, и его щеки непозволительно зарделись, – я подумал, что вам хотелось бы об этом знать.

– Благодарю, Уэртинг, – машинально отозвался Линдсей, ощущая себя истуканом, движущимся вперед без цели или чувства. – Я действительно должен об этом знать.

– Я подготовлю для поездки арабского скакуна, милорд?

Линдсей задумчиво постучал кончиками пальцев по лежавшей на коленях книге, продолжая смотреть на огонь.

– Да, – еле слышно сказал он, срываясь со стула.

«Да, настало время узнать твои тайны, Анаис».

– Что случилось? – спросил Гарретт, обнимая Анаис. – Я не находил себе места от волнения с тех пор, как получил твое письмо. У тебя снова открылось кровотечение?

– Нет, дело не в этом, – пробормотала Анаис, шмыгая носом в платок. – Думаю, он все знает. О боже, Гарретт, мне на самом деле кажется, что Линдсей каким-то образом все узнал!

Облегчение отразилось на лице Гарретта, и, успокаивая Анаис, он мягко провел рукой по ее спине.

– Это невозможно, – усмехнулся преданный друг. – Тебе не о чем волноваться, Анаис. Ты просто сейчас слишком впечатлительна, только и всего. Брат говорил мне, что это совершенно нормально для женщины в твоем состоянии.

– Ты не понимаешь. Я не хочу причинять ему боль.

– Я знаю, – прошептал Гарретт, и Анаис услышала в его голосе печаль.

– Я не хочу причинять боль и тебе, – зарыдала она. – Клянусь, Гарретт, я никогда, никогда не хотела заставлять тебя страдать, не хотела использовать тебя для того, чтобы облегчить боль, которую причинил мне Линдсей!

– Тсс, моя милая, ты слишком расстроена… Это может сказаться на твоем самочувствии. Ну же, протяни мне свои руки. – Анаис позволила Гарретту проводить ее в дом. – Ну а теперь могу я предложить тебе чашечку чая? Ты могла бы погреть о чашку замерзшие ладони. Выглядишь очень бледной. Ты не спала?

Слезы снова потоком хлынули из глаз Анаис, устремившись по щекам. Лицо Гарретта смягчилось, и он потянулся к ней:

– Не переживай. Прежде чем ты уедешь отсюда, мы разработаем подходящий план. Клянусь тебе, точно так же, как клялся много месяцев назад, что поддержу тебя и любые решения, которые ты примешь.

Кожаное седло заскрипело на холоде, когда Линдсей выдернул ногу из стремени и спрыгнул с Султана. Конь фыркнул и вскинул голову. Потянувшись к карману пиджака, Линдсей вытащил три куска сахара и положил их на ладонь. Султан провел мордой по коже перчатки, увлажнив ее прежде, чем взять угощение. Не говоря ни слова, Линдсей оставил лошадь и, стараясь ступать неслышно, пошел по снегу.

Действовать нужно было хитро, стараясь не выдать своего присутствия. Он оказался здесь, чтобы шпионить за женщиной, которую любил. Когда Линдсей следовал за Анаис через лес к маленькому коттеджу на границе имения Броутона, требовалось проявлять недюжинную выдержку. Ему так хотелось пустить Султана вперед, во весь опор, и догнать Анаис, чтобы допытаться, какого черта она собралась встречаться с Броутоном в столь глухом месте. Но Линдсей знал: если он налетит на Анаис в подобной манере, наверняка никогда так и не узнает, что же она так тщательно от него скрывает.

Пробираясь вперед, Линдсей откидывал с пути низко нависавшие над головой ветви, которые покачивались за его спиной, опускаясь на прежнее место. Сделав еще два шага, он оказался у тронутого морозом оконного стекла.

Сердце Линдсея, казалось, никак не могло успокоиться. Он не стыдился признавать эту слабость. С ужасом думая о том, что может донестись до его слуха, Линдсей потер рукой стекло, счищая грязь, копоть и следы мороза.

Он услышал их прежде, чем увидел. Нежный голос Анаис вдруг перекрыл гул баритона Броутона. Казалось, она плакала. Не в силах дольше терпеть это неведение, Линдсей приложил кулак к окну и принялся водить им по кругу. Медленно, словно по волшебству, перед ним появилось изображение Анаис.

Наблюдая за ней здесь, с Броутоном, сидящей на уютном угловом диванчике в этом уединенном доме, Линдсей чувствовал, как все тело бьет мелкая дрожь. Слишком много эмоций, бушевавших словно шторм, накрывало его – гнев, разочарование, страстное желание, любовь… Это были яростные, необузданные эмоции, буквально пожиравшие его. Линдсей не лгал Анаис прошлой ночью, когда говорил, что поглощен ею. Без Анаис он был бы лишь бездушной пустой оболочкой.

Уголком глаза Линдсей заметил, как Броутон метнулся к Анаис, простер к ней руки, а потом с легкостью, непринужденно сжал ее за плечи. С такой же легкостью она ступила в объятия Броутона и обернула свои бледные руки вокруг его шеи. Линдсей едва не потерял способность дышать, когда увидел, как она прильнула лицом к груди Броутона и закрыла глаза, словно руки Гарретта были самым безопасным убежищем на свете.

Именно так Анаис обычно прижималась к нему, Линдсею. Но с момента его возвращения домой она не позволяла обнимать себя вот так. Анаис делила с Линдсеем свое тело, свое пристрастие к чувственным удовольствиям, но не вручала ему свои слабости или свои страхи. Все это точно так же, как и свое доверие, она отдавала Броутону.

Стекло запотело от учащенного дыхания Линдсея, и он с яростными ругательствами принялся снова кружить кулаком по стеклу, увеличивая поле видимости.

Броутон взял Анаис за руку и повел ее к постели. Линдсей не мог ни шевелиться, ни моргать, ни дышать. Замерев на месте, он в ужасе наблюдал, как Анаис с готовностью последовала за Броутоном и уселась рядом с ним, позволив Гарретту снять с себя шляпку и провести кончиками пальцев по своей белоснежной щеке. Линдсей видел, как двигались их губы – сейчас он отдал бы все, что угодно, лишь бы услышать, что соперник и Анаис говорили друг другу. Может быть, Броутон признавался ей в любви? А она отвечала на его чувства?

Из глаз Анаис покатились слезы, струйками устремившись по ее щекам. Линдсей представил, как смахивает эти слезы большим пальцем, а потом и прикосновением губ, целуя нежную кожу до тех пор, пока с нее не исчезнет влажная горечь. Совсем как те слезы, что проливала Анаис, когда он привел ее на вершину блаженства. Счастливые слезы. Прекрасные слезы. Линдсей задавался вопросом: какие же слезы роняла Анаис сейчас, сидя рядом с Броутоном?

Гарретт склонил набок свою темную голову, и Линдсей, вне себя от ревности, увидел, как мужчина, когда-то слывший его близким другом, закрыл глаза и нежно поцеловал Анаис в подбородок. Это был влюбленный мужчина, осознал Линдсей, призывая всю свою выдержку, чтобы не ворваться в дом и не начать мутузить Броутона до тех пор, пока его тело не превратится в окровавленный, смятый мешок.