— Господин, один мудрый грек по имени Эратосфен, полагавший, что земля круглая как шар, вроде бы даже сумел высчитать длину ее окружности. — Из бесед с вольноотпущенником Онегесия и прочими пленными восточными римлянами Баламир набрался полезных и не очень знаний о греко-римской культуре и представлений о мире. (Способный к языкам, Баламир понимал греческий ровно настолько, что мог ухватить суть большинства разговоров.)

— И какова же она, по мнению этого грека?

— Около восьми тысяч лиг[44], господин, если мне не изменяет память. Но, конечно, все это может оказаться лишь теорией. Отсюда, по крайней мере, она выглядит плоской.

— Да, выглядит, но, думаю, вполне возможно, что устами этого грека глаголит истина. Видел ли ты когда-нибудь появляющийся на горизонте корабль? Ах да, забыл — ты же никогда не был на море. Хорошо, тогда едущий по степи обоз. Сначала появляется тент, затем — каркас, еще позже — колеса… Не будь земля выгнутой, так бы не происходило.

— Может, она и выгнутая, господин, но все равно не круглая. Как, скажем, яйцо.

— Но тень, отбрасываемая землей на луну, представляет собой часть идеального круга. Вот видишь, мой друг, благодаря простому наблюдению каждый может понять, что земля — круглая. И для этого не нужно быть философом или математиком. Знаешь, в чем секрет моей власти, Баламир? Я скажу тебе: в наблюдении. Удачливый охотник месяцами наблюдает за преследуемой добычей. Изучает, когда опасно, а когда можно к ней приближаться, когда она ведет себя самоуверенно, а когда осторожничает, как во время гона, и так далее. Вот так и я: изучая людей, узнаю их сильные и слабые стороны, и знание это позволяет мне играть на их чувствах и держать их под контролем. Какую часть из восьми тысяч лиг этого грека составляют мои владения, как думаешь?

— От Паннонии до Имая, господин? Сколько это — около тысячи лиг? Восьмая часть окружности земли — если верить его подсчетам, конечно.

— А теперь удвой эту цифру. Если Констанций не врет, Аэций предлагает мне стать соправителем Западной империи. Подумай только, Баламир, две тысячи лиг. А если допустить, что все, что лежит между Китаем и Геркулесовыми Столпами — океан, то, получится, Аттила будет править почти половиной мира.

— Головокружительная перспектива, господин. Даже Александру не удалось достичь такого.

— Но могу ли я доверять Аэцию? Когда-то мы были очень близки; да ты и сам помнишь, как мы спускались по порогам Данубия у Железных Ворот. Лучших друзей, чем Аттила и Аэций, не сыскать было во всем мире. И хоть наша дружба осталась в далеком прошлом, наверное, еще можно все исправить. Как бы мне хотелось ему верить! А вот его посланнику, этому Констанцию, я не совсем доверяю. Что-то их с моим братом Бледой часто видят в последнее время вместе. А там, где Бледа, жди неприятностей — он словно бородач-ягнятник, преследующий стадо… Хочу тебя попросить об одном одолжении. Только учти: дело опасное, так что соглашаться ты не обязан.

— Разве я отказал вам, господин, когда вы попросили меня проследить за Бледой? — горячо воскликнул Баламир. — Опасность, насколько я помню, была и тогда.

— Да, Баламир, ты ничуть не изменился, — рассмеялся Аттила. — Прости — мне не следовало в тебе сомневаться. Что ж, тогда слушай: вот что ты должен будешь сделать…

Атилла просил нас передать императору, чтобы тот дал Констанцию богатую жену, которую обещал, и поручил Максимину передать императору, что Констанций не должен быть обманут в поданной ему надежде, так как царю не приличествует лгать.

Приск Панийский. Византийская история. После 472 г.

«Вот это жизнь», — думал Констанций, подъезжая вместе с другими посланниками к Константинополю. Дела его шли в гору: в Константинополь он ехал в ранге специального представителя Аттилы, а если удастся заключить нерушимый мир, получит от восточного императора обещанную награду — богатую и знатную жену. Глядишь, через год-другой вернется домой не лишенным отцовской милости нищим искателем приключений, а преуспевающим и известным человеком.

Вдали показались стены Константинополя: огромный, в сорок футов высотой, с большими квадратными башнями, отстоящими друг от друга на двести футов, бастион, простирающийся почти на пять миль между Золотым Рогом и Мраморным морем. Яркое, незабываемое впечатление произвела на Констанция пестрая кладка из чередующегося с красным кирпичом белого камня. Он напомнил себе, что видит уже новую Стену (первичная была разрушена). Лет сорок назад, после разграбления Рима Аларихом, весь римский мир охватила самая настоящая паника, и нынешний восточный император — а тогда шли первые годы его правления — приказал воздвигнуть эту твердыню более чем в миле к западу от старых стен, благодаря чему защищенными оказались крупные цистерны и множество предместий Константинополя.

Въехав в город по Виа Ауреа, «Золотой дороге», с ее четырьмя бронзовыми слонами и гигантской статуей первого Феодосия, послы и их свита проследовали по главной городской артерии, Мезе, мимо форумов Аркадия, Бычьего (с большой бронзовой фигурой быка, в честь которого он и был назван), Феодосия, Амастриана и Константина — к внушительному комплексу строений, включающему в себя ипподром, императорский дворец и храм Святой Мудрости[45]. От изобилия великолепных публичных зданий — терм, портиков, базилик, храмов и т. д. — и пьянящего смешения старого и нового у Констанция закружилась голова. Бескомпромиссные сооружения династий Константина и Феодосия (многие из них украшали статуи, «позаимствованные» из обеих империй) дисгармонировали с древними постройками времен Септимия Севера, когда сегодняшняя громадная столица была лишь небольшим греческим городком Византием.

Помещенный на квартиру в один из многочисленных блоков императорского дворца, Констанций испытал истинное наслаждение от роскошного римского образа жизни, ни в какое сравнение не шедшего с условиями его проживания в гуннской деревне. Какое же это блаженство, думал он, спать не на куче зловонных шкур, а на настоящей перине; вкушать не жирную баранину, к которой подают скисшее кобылье молоко, а политого медом молочного поросенка, которого ты запиваешь отборным вином. Дни проходили на редкость приятно: релаксация в термах, посещение проходивших на ипподроме гонок на колесницах, заигрывание с придворными дамами, ухаживание за знатной вдовушкой, выбранной в качестве его невесты — женщиной сколь привлекательной, столь же и богатой. Прочие послы для разговоров с хозяевами вынуждены были прибегать к услугам переводчиков; Констанций же, в юные годы изучавший греческий, со всеми общался легко и непринужденно. Знание этого языка помогло ему и в плане сбора информации для Аттилы. Прислушиваясь к бессистемным разговорам и случайным ремаркам, он постепенно составил обширный список лиц, бежавших или дезертировавших из-под юрисдикции Аттилы и нашедших убежище в Восточной империи. Кроме того, Констанцию удалось выяснить, что благодаря усилиям Нома, блестящего магистра оффиций, у северных границ империи появились новые укрепления, а на место погибших солдат прибыли новые гарнизоны. Наконец, на утро шестого дня, на пороге его комнаты возник прибывший из канцелярии главного нотария курьер, который протянул Констанцию перетянутый шелковой лентой свиток. Послание было от Хрисафия: он предлагал специальному представителю Аттилы явиться к нему, во дворец, для беседы к восьми часам следующего дня.