* * *

Присутствовать на встрече Констанция с Хрисафием собирался и Баламир. Поселенный, как и большинство сопровождавших послов лиц, в той части дворца, где жили слуги, он быстро завязал знакомство с гунном по имени Эскам, одним из толмачей, переводивших речи чужеземных посланников. Люди эти относились к категории подчиненных Нома, с которым тесно сотрудничал Хрисафий, поэтому, решил Баламир, Эскаму не составило бы труда узнать распорядок дня евнуха. Он честно сказал Эскаму, что Аттила поручил ему трудную и опасную миссию — подслушать, о чем будут говорить Констанций с Хрисафием (а в том, что такой разговор состоится, Аттила был уверен, так как сам ходатайствовал об этой встрече) — и попросил нового знакомого помочь ему. Испытав чувство гордости за то, что он, простой переводчик, может оказаться полезным великому лидеру его народа (а возможно, и потому, что предложенное Баламиром вознаграждение оказалось весьма значительным), Эскам согласился.

Гунны разработали дерзкий, но простой план. На полученные от Баламира деньги (Аттила позволил тому тратить столько, сколько потребуется), Эскам подкупил одного из дворцовых служащих, поручив тому узнать, где, когда и в котором часу состоится встреча. Страх, который внушало имя Аттилы всем, кто его слышал, был столь велик, что Эскам был убежден в том, что клерк его не предаст. Кроме того, он договорился о том, чтобы Баламира провели в комнату евнуха в то время, когда там никого не будет.

Главной особенностью этого tablinum был огромный шкаф с двумя парами дверец — сверху и снизу. В верхней секции, за открытыми дверцами, хранились всякого рода справочные документы частого пользования: отчеты нотариатов, имперских курьеров, дворцовой стражи и т. д. В нижней части шкафа, за прочными дверцами, пылились тексты, с которыми сверялись очень редко, вроде Кодекса Феодосия, недавно обновленного сборника имперских законов. Решено было поступить так: убрать — на время — все эти редко используемые труды, высвободив тем самым место для Баламира, который, сидя в шкафу, смог бы дышать через щели и слышать все, что говорилось бы в комнате. Конечно, существовала вероятность и того, что во время беседы с Констанцием Хрисафию вздумается поискать какую-либо информацию в одном из лежавших в нижнем отделении томов. Это означало бы разоблачение и неминуемый провал миссии, но Баламир и Эскам решили рискнуть.

В назначенный день, рано утром, до прихода слуг, делавших уборку в комнате, нижняя часть шкафа была очищена от пыльных томов, которые перебрались в ближайшую кладовую, и место их занял Баламир. Устроившись удобнее — насколько позволяло ограниченное пространство, — он тяжело вздохнул; ждать оставалось еще несколько часов.

* * *

Констанция провели в просторную комнату, где на небольшом раскладном стуле сидел неимоверно тучный коротышка, смотревшийся крайне нелепо. Грушевидная, с многочисленными подбородками, голова Хрисафия плавно переходила в бочкообразное тело, — вид евнуха воскресил в памяти Констанция стоявшую в его родительском доме круглую статую из слоновой кости, привезенную, вроде бы, из Китая и изображавшую одного азиатского мудреца, некого Будду.

— Господин, — начал молодой римлянин, поклонившись, — не могу выразить своими скудными словами, как я почтен, что вы снизошли до встречи со столь скромной персоной, каковой, безусловно, я являюсь. — Констанцию все же удалось произнести эту напыщенную и абсурдную фразу, — с обмена подобными, как он уже понял, начинались практически все официальные процедуры восточного двора. К удивлению римлянина, Хрисафий остановил его нетерпеливым взмахом руки.

— Да-да, конечно. Скажи-ка мне лучше, — евнух окинул Констанция оценивающим взглядом, — вдова Арматия, довольно-таки состоятельная женщина, между нами говоря, она тебе как — нравится?

Констанций расслабился: судя по всему, перед ним сидел человек бывалый.

— Очень, господин. И она, и ее деньги, — ответил он с улыбкой.

— Надеюсь, их хватит для ведения той жизни, к которой ты привык, — сухо заметил евнух. — Но перейдем к делу. Думаю, тебе хотелось бы и самому иметь какую-то сумму в кармане, чтобы ни от кого не зависеть, поэтому готов сделать тебе предложение, от которого ты вряд ли сможешь отказаться. Оно таково: ты выполняешь для меня одно, скажем так, «поручение» — и я щедро оплачиваю твои труды. Очень щедро.

— Вы не могли бы уточнить, что значит «очень щедро», господин? — спросил Констанций, заинтригованный. Он-то полагал, что его ждет нудная беседа о приведении в исполнение условий Мира Анатолия, но разговор пошел в другом, неожиданном, направлении, и направление это с каждой минутой нравилось ему все больше и больше.

— Если ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу, Константинополь увидит величайшие Игры за всю историю существования этого города. Сумма, которую в обязательном порядке дает на проведение Игр тот из сенаторов, которого избирают консулом, обычно равна двум тысячам фунтов золота. Все они будут твоими. По-моему, вознаграждение более чем достойное.

У Констанция голова пошла кругом. Две тысячи фунтов золота. Баснословное богатство. С такими деньгами он бы до конца жизни купался в роскоши и мог бы не думать о состоянии вдовы, которое с юридической точки зрения и так бы стало его после того, как они бы поженились.

— Как… что я должен буду сделать за эти деньги? — прохрипел Констанций, моментально потеряв самообладание. Какими же талантами я обладаю, спрашивал он себя, если мне готовы платить столько?

— Учитывая твои обстоятельства и опыт, ничего сложного. Убивать приходилось?

Констанций кивнул — у деревушки Хелена он перерезал немало франков.

— И сможешь убить снова? Я имею в виду, убить хладнокровно.

Значит, убийство. Пытаясь взять себя в руки, Констанций сделал глубокий вдох. Должно быть, убийство политическое. За смерть обычных людей такие деньги не предлагают. На одной стороне — две тысячи фунтов золота, на другой — человеческая — не важно, чья — жизнь. Но коль скоро предполагаемая жертва — не друг… Он кивнул.

— Человек этот тебе знаком и не имеет причин не доверять тебе. Возможность остаться с ним наедине у тебя будет. Трудностей возникнуть не должно. Фактически, единственная проблема — выбрать подходящий момент.

— Это — Аттила, не так ли? — выдохнул Констанций.

— Да, Аттила, — подтвердил Хрисафий, — Бич Божий. Не думаю, что, убив его, ты испытаешь сильные угрызения совести, а вот услугу всему миру окажешь величайшую. И не беспокойся: тебе ничто не грозит. Бледа эту… скажем так, «ликвидацию», одобрил. Думаю, он тебе еще и доплатит. Ну что, по рукам?

— По рукам, — сказал Констанций, и все его сомнения улетучились. Аттила для него ничего не значил. Сожалел римлянин лишь об одном, — что подставляет Аэция, человека, которого он уважал и который ему нравился. Но в этом мире каждый должен думать о своих собственных интересах, потому что больше о них думать не будет никто. Такой шанс выпадает не часто. Ответа требовал лишь один вопрос: хватит ли ему смелости и решимости довести все до конца? О, да. Ведь на кону стояли две тысячи фунтов золота!