– Честно говоря, он был страшно огорчен, когда я уехал, оставив и родной дом, и фамильный бизнес. Он очень хотел, чтобы мы с ним работали вместе. Впрочем, у меня есть еще два старших брата и один младший, которые, надеюсь, этим и займутся. Мое же сердце с ранней юности, почти с детства, было отдано медицине, и я, несмотря на возражения отца, сумел пройти полный курс обучения в университете.

– А я бы не хотела без конца иметь дело с больными людьми, – честно призналась я; мне совершенно не хотелось лукавить, разговаривая с этим милым молодым человеком, смотревшим на меня с таким теплом и лаской. – Да у меня просто терпения не хватило бы.

– Да, наверное, не хватило бы. Да и зачем вам это? – с полным пониманием признал он. – Я бы хотел, чтобы все люди в мире были такими же ловкими, сильными и красивыми, как вы. Когда я впервые увидел, как вы бешеным галопом несетесь по холмам на своей лошадке, я просто засмеялся от удовольствия, так приятно было наблюдать столь чудесную картину. Нет, комната больного вам совершенно не подходит, мисс Лейси! Я и сам предпочитаю любоваться такой молодостью и красотой на свежем воздухе.

Я была польщена и даже немного смутилась.

– Вообще-то вы не должны были видеть, как я гоняю галопом по холмам, – тихо сказала я. – Мне не полагается выезжать за пределы поместья, пока мы находимся в трауре, и уж тем более скакать галопом там, где меня могут увидеть. Но когда у тебя такая хорошая, резвая лошадка, а ветерок так нежно дует в лицо, я никак не могу удержаться!

Он улыбнулся, услышав это пылкое признание, и принялся рассуждать о лошадях. Я, кстати, и раньше, еще во время своей болезни, замечала, что в лошадях он разбирается отлично. Во всяком случае, в его двуколку была впряжена просто чудесная пара гнедых – высокий шаг, изогнутые дугой гордые шеи, красновато-бронзовый отлив шкуры.

Я, помнится, тогда удивилась: откуда у молодого врача столько денег, ведь такие красавцы стоят немало, но теперь мне все стало ясно. Я рассказала доктору о своем первом пони, которого купил мне папа, а он рассказал мне о своей первой охотничьей собаке, и мы так увлеклись беседой, что я совершенно позабыла о том, что по крайней мере половина всех присутствующих не сводят с нас глаз.

– Беатрис, дорогая… – услышала я неуверенный мамин голос и, подняв глаза, увидела, что прямо к нам направляется леди Хейверинг, которая тут же, будучи умелой хозяйкой, увела с собой доктора МакЭндрю, желая познакомить его с другими гостями. А мама напомнила мне, что именно я, подружка невесты, должна теперь отвести Селию наверх, помочь ей снять свадебное платье и переодеться для путешествия.

Вместо того чтобы зачем-то помогать Селии, я мечтательно смотрела в окно, а ее горничная хлопотала вокруг нее, заодно и на мне оглаживая дорожный плащ и поправляя шляпку. Меня вдруг охватила тоска; мне не хотелось уезжать из Широкого Дола, было больно расставаться с этим знакомым и таким любимым пейзажем – с холмами, с деревьями, листва которых еще только начинала менять свой цвет. На глазах у меня были слезы, когда я, прощаясь, целовала маму и садилась в карету. Она-то, моя дорогая глупышка, приняла эти слезы на свой счет и очень тепло меня расцеловала и благословила. В толпе людей, собравшихся вокруг дилижанса, целующих Селии руку и выкрикивающих всякие добрые пожелания, я поискала глазами доктора МакЭндрю. Он стоял позади этой толпы и, заметив мой взгляд, сразу же посмотрел на меня. В его глазах таилась такая легкая и теплая улыбка, предназначенная только для меня одной, что я вдруг совершенно успокоилась. Вокруг было так шумно, что я, разумеется, не смогла расслышать, что он сказал, но прочла эти два слова по его губам: «Возвращайтесь скорее».

Я с улыбкой на лице устроилась на сиденье, чувствуя себя окутанной неким теплым облаком доброты, карета тронулась, и наше свадебное путешествие началось.

Первая брачная ночь прошла именно так, как мы с Гарри и планировали; мое возбуждение только возрастало от понимания того, что мы обманываем Селию, спящую в соседнем номере, и Гарри приходилось зажимать мне ладонью рот, чтобы заглушить мои сладострастные стоны. Но этот намек на насилие и моя кажущаяся беспомощность только сильней нас распаляли. Когда же он сам достиг высшей точки наслаждения, ему пришлось зарыться лицом в подушки, чтобы никто, кроме меня, не услышал его глухого рычания. А потом мы долго лежали, не говоря ни слова, наслаждаясь полным покоем, и я даже не думала о том, что мне стоило бы тайком пробраться в свой номер.

Отель «Золотое руно» находился на набережной Портсмута, и я, соскальзывая в сон, слышала плеск морских волн, разбивающихся о волноломы. В воздухе так пахло морем, что мне казалось, будто мы уже плывем, будто наше путешествие уже началось и все мои надежды и страхи, связанные с Широким Долом, остались далеко позади. Гарри тяжело вздохнул во сне и перевернулся на другой бок, а я лежала тихонько в этой чужой комнате, наслаждаясь своей удаленностью от дома и чувствуя себя в полной безопасности – и все это делало мой далекий дом еще дороже для меня. Невольно мысли мои переключились на Ральфа – на того, прежнего Ральфа времен моего девичества, – и я вспомнила, как страстно он мечтал лежать рядом со мной в чистой постели, на свежих простынях. Он был прав, завидуя нам. Ведь нам принадлежала земля, дарившая благополучие, и это было самое главное.

Я лежала на спине, глядя широко раскрытыми глазами во тьму и слушая шелест волн, лижущих каменный парапет набережной; казалось, волны вздыхают, будучи в силах лишь прикоснуться к вожделенной земле. В эти мгновения Гарри полностью принадлежал мне, а за стенкой спала Селия, надежно оберегаемая моей «дружбой» от посягательств мужа. Прежний мучительный страх, боязнь быть лишней, нелюбимой, постоянная тревога – все это несколько ослабело. Я была любима. Мой брат, хозяин нашего поместья, обожал меня и готов был предстать передо мной по первому зову, стоило только пальцами щелкнуть. На моей родной земле мне ничто не грозило. Гарри, по праву став ее хозяином, все делает и будет делать так, как того захочу я. Но я, уставившись невидящим взором в серый, едва различимый потолок, понимала: этого недостаточно; мне нужно нечто большее, чем любовь Гарри. Мне нужна была та магия, которая превратила его в божество урожая, когда он въехал на мельничный двор на груде пшеничных снопов и сам точно живой сноп – стройный, золотоволосый, золотокожий. В тот день я, выйдя ему навстречу из полутемного амбара, приветствовала не просто мужчину, которого желала всем сердцем, но нечто большее – бога урожая; и он, глядя на меня с восхищением, видел перед собой не сестру, а древнюю повелительницу темных сил, зеленоглазую богиню земного плодородия. И теперь, когда Гарри превратился в обыкновенного мужчину, облаченного в ночную сорочку и тихонько похрапывающего рядом со мной, я утратила и свое восприятие Гарри как сказочного героя, и свою безумную страсть к нему.

Так что, естественно, думала я о Ральфе. Во время наших свиданий, страстных поцелуев и ласк где-нибудь в укромном местечке под жаркими солнечными лучами Ральф всегда был окутан этой древней магией земли, всегда казался воплощением неких темных лесных сил. Всегда дышал живой силой Широкого Дола. А вот в Гарри этого никогда не было; да он и сам говорил, что мог бы жить, где угодно.