и талии повязан фартук. Волосы собраны в знакомый пучок, но он был наполовину седым – а когда он видел ее в последний раз, был темно-каштановым. И она стала чуть более пухлой. Она стояла к нему спиной, одной рукой держа большую миску, а другой взбивая тесто; она наклонила голову, чтобы видеть рецепт, лежащий на столешнице. Она напевала «Ярмарку в Скарборо»[16]. Она и раньше часто ее пела, особенно когда занималась садом.

Мерритт прижался рукой к косяку, боясь упасть, и глядел на нее. Тринадцать лет. Он не видел ее тринадцать лет. Внезапно он перенесся гораздо дальше назад и снова стал тем десятилетним мальчиком, сломавшим диван, который, рыдая у нее на груди, извинялся, боясь, что отец его высечет. А мама крепко его обнимала и пахла точно как дом, уверяла, что все будет в порядке, что они все починят, и что сделано, то сделано.

Он так потерялся в воспоминаниях, что едва отметил тот момент, когда его мама обернулась и испуганно ахнула, выронив миску, – а затем широко распахнула глаза и прижала обе руки ко рту, и все ее тело содрогнулось, когда она выдавила:

– М-Мерритт?

Звук ее голоса чуть не уничтожил его.

Мерритт улыбнулся, чувствуя такое облегчение от того, что не придется объяснять, кто он такой. Такое счастье, что она все еще узнавала его, спустя столько времени.

– Привет, мам.

Она взвыла и побежала к нему, обхватив его руками за талию, уткнувшись лицом в его грудь.

– Ох, Мерритт! Мой мальчик! Мой мальчик!

Слезы защипали его глаза, когда он обнял ее в ответ. Когда цемент внутри него пошел трещинами и обвалился, застывшие статуями фигуры снова ожили. Грусть, едкая, как виски, обожгла его. Как он скучал по ней! Шок от этого лишил его дара речи. Он никогда не позволял себе скучать по ней. Он заставлял себя этого не делать. Притворялся больше десяти лет. Утопающий, который настаивал на том, что ему не нужно всплывать и дышать.

Слезы побежали по его щекам. Он прижался лицом к ее волосам и медленно становился старше под ее всхлипы, из десяти ему стало одиннадцать, двенадцать, семнадцать, двадцать, двадцать пять, тридцать один. Все в одно мгновение, и все же прошла целая вечность, пока они стояли в том дверном проеме, и ни один из них сам по себе не смог бы удержаться на ногах.

Его мать отстранилась первая, и Мерритт стер влагу с лица. Она обхватила ладонями его челюсть.

– Посмотри, как ты вырос! И вширь раздался! – Она похлопала по нему сверху вниз, как будто должна была убедить себя, что он не призрак. Ее руки снова поднялись к его лицу. – Ты теперь можешь бороду отпустить!

Мерритт засмеялся. Попытался сглотнуть болезненный комок в горле.

– А это! – Она ухватила его за волосы. – Что это за безобразие? Ты всегда любил коротко стричься.

Он пожал плечами.

– Обленился, наверное.

Она отпустила его волосы. Пригладила.

– Думаю, мне нравится.

Он снова засмеялся, и это было так же приятно, как снять теплое пальто посреди лета.

– Тебе первой.

Она схватила его за руки, потянула в столовую и усадила, забыв про тесто на полу кухни.

– Поверить не могу, что ты здесь… ох, ты здесь! – Она вытерла глаза и судорожно выдохнула. – Давай я принесу тебе чего-нибудь поесть…

– Все в порядке, правда, – Мерритт поймал ее руку. – Я просто… Я хотел поговорить с тобой. – Он посерьезнел. – Где… – отец? – Питер?

Ее лицо чуть потухло.

– Не здесь. Не сейчас, – она улыбнулась и села с ним рядом, подтянув стул поближе. Ее глаза загорелись. – Дом! Ты получил Уимбрел Хаус?

Он кивнул.

– Я получил дом. Сейчас там живу.

– О, хорошо. Хорошо, – она взяла его руки и сжала их. – А работа? Ты работаешь?

– Писателем.

– Это меня ничуть не удивляет! – Она отпустила его ровно на столько, чтобы промокнуть глаза фартуком, затем снова сжала его пальцы. – У тебя всегда было богатое воображение.

Мерритт рассказал ей о «Начинающем бедняке» и «Тропе рубинов», а еще о статьях, которые написал. Где жил в Нью-Йорке и как сильно удивился, получив письмо от бабушкиного адвоката. Он рассказал ей, что дом был зачарован, что ее шокировало, и вспомнил несколько историй, связанных с ним, хотя не стал раскрывать дело Сайласа Хогвуда – это история для другого дня.

Другого дня. У него может быть другой день с ней.

– А ты? – Он сжал ее руки в ответ. – Чем ты занималась?

– О, да ничем особенным. Просто вела дом. На прошлой неделе мы устраивали распродажу выпечки, чтобы собрать деньги для церкви, – хорошо прошло.

– Ты пекла маковый хлеб.

Она засмеялась.

– Да! Да, его и пекла.

Он ухмыльнулся.

– Всегда любил его больше всего.

Она кивнула, и слезы снова выступили на глазах.

– Я знаю. Знаю, что любил, – она отвернулась и вытерла глаза плечом, чтобы не отпускать Мерритта. – Колено шалит последние несколько лет, особенно в холодную погоду…

– К доктору ходила?

– О да, но все в порядке, – она хихикнула.

– А Скарлет? Беатрис?

Ее лицо погрустнело, и на мгновение Мерритт запаниковал. Но затем она сказала:

– Они в порядке. Обе в порядке. Ох, Мерритт, я пыталась писать тебе, еще тогда… – она провела костяшкой пальца под глазом, – но Питер этого не потерпел. Он всем нам запретил. Когда я настояла… он ведь не бросил меня, даже когда я совершала… ошибки… – она со стыдом посмотрела в сторону – наверное, более открытого признания в связи с Сатклиффом он от нее и не получит. – Он угрожал, что сделает это, если я стану и дальше пытаться писать тебе. А как мне было выбирать между любовью к мужу и любовью к сыну? – Ее глаза заблестели непролитыми слезами; Мерритт сжал ее руки. – В конце концов, женщина ведь не может выжить без поддержки мужчины. Ох, Мерритт, – она закрыла глаза, позволив нескольким слезинками пролиться. – Мне так жаль.

Горло Мерритта сжалось, и он потер тыльную сторону ее ладони.

– Я прождал тринадцать лет, прежде чем вернуться. Я мог бы попытаться раньше.

Его мать лишь покачала головой.

– Я не знала, куда ты уехал, после того как покинул Портендорферов. Рут дала мне адрес – я сумела отослать одно письмо, но ничего не получила в ответ. Я думала, что все уляжется, но этого не произошло…

Прочистив горло, Мерритт спросил снова:

– А сестры?

– Ох, да, – она подняла голову, вытерла глаза и успокоилась. – Замужем. Скарлет в Олбани с тремя детками – все мальчики. А Беатрис вышла замуж, ох, почти семь лет назад, – она