9 декабря 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд

– Ну вот, пожалуй, и все, что я могу для вас сделать, – сказал Гиффорд, собирая свои бумаги со стола Мерритта. Стены были заново окрашены всего два дня назад, так что в комнате все еще немного пахло краской. В углу дремал Оуэйн. Хоть он и настоял на том, чтобы участвовать, занятие наскучило ему довольно быстро для мальчика двенадцати лет и пары веков. Мерритт поднялся со стула, удивленный, – он ожидал, что их дискуссия продлится еще час.

– И все? Это конец? – спросил он. Хоть, конечно, Гиффорд был человек чудной, Мерритту он начал нравиться. Пусть их уроки и не смогли напрямую разрешить его проблемы, но его теория о том, что магия привязана к личности (охранные чары – к защитным инстинктам, общение – к коммуникации, а хаократия – к гневу), помогла ему немного лучше понять себя. Ну и к тому же Мерритт был человек общительный, а в бухте Наррагансетт было не так и много людей.

Он проверил время по карманным часам – по хорошим часам, которые ему вместе с другими вещами вернули из исправительного учреждения округа Саффолк ранее на этой неделе. Хюльда чуть не разрыдалась при виде своей надежной и любимой черной сумки. Будь она достаточно большой, чтобы в нее влезть, она бы там жила.

Гиффорд улыбнулся.

– Конец моего преподавания, да. Я не волшебник, если вы не забыли. Лишь ценитель магии, – он открыл свой портфель, аккуратно положил внутрь бумаги, затем достал другие. – Хотя я полагаю, что вы можете счесть это интересным. Надеюсь, вы не против моего, эм, частного изучения вашей генеалогии.

Он вручил ему листок, покрытый ровными строчками, написанными безукоризненным почерком. Линии разветвлялись и оканчивались цифрами.

– Что это? – Проще спросить, чем расшифровывать самому.

– Мои приблизительные расчеты процентов ваших активных чар, – объяснил он, затем подошел поближе, встал сбоку, чтобы тоже видеть листок, и показывал пальцем, объясняя: – Суммарно, полагаю, вы – шестнадцатипроцентный маг.

Мерритт опустил листок.

– Шестнадцать, а? – У Хюльды было восемь, а у Бет только четыре. И все равно для такой небольшой цифры феноменально, что он мог делать столь многое.

– Очень хороший процент для наших дней! И мои предположения по вашим чарам, – продолжил он.

Мерритт вновь поднес листок к лицу и просматривал его, пока не нашел небольшой список в нижнем левом углу. Там значилось:

Охранные чары: щит

Общение: говорить с животными

Общение: говорить с растениями

Хаократия: восстанавливать порядок

Хаократия: случайные проявления

Хаократия: диссонирующее движение (слабое)

Хаократия: оживлять предметы (слабое)

Мерритт моргнул, глядя на список.

– Я могу такое делать?

Гиффорд помахал туда-сюда сжатой ладонью.

– Это прикидки, основанные на том, что я видел из ваших действий, и вашем рассказе о той неприятности с островом. – Мерритт встретился с Гиффордом вскоре после ареста Бэйли и объяснил так хорошо, как только смог – Хюльда заполнила пробелы, – что произошло, когда его глубоко зарытая хаократия… ну, взорвалась.

Гиффорд продолжил:

– В вашей семье определенно есть хаократия, хотя я бы, если честно, счел, что в вас она не пробудилась, если бы не этот эпизод. Я так жалею, что лично его не застал.

Мерритт был очень даже рад, что Гиффорд его не застал.

– И именно отсюда я вывожу восстанавливать порядок и случайные проявления.

Медленно кивнув, Мерритт спросил:

– А что такое эти «случайные проявления»?

– А, – Гиффорду как будто больно было это говорить. – Трудно сказать. Хаократия, она… неряшливая. Самая неряшливая магия, если не считать некромантию, – он хихикнул, но Мерритту потребовалась секунда, чтобы понять шутку. Ее мрачность его удивила. – Если честно, это такая запутанная категория, куда сваливается все, что нельзя отнести к другим категориям.

Оуэйн поднял голову, внезапно бодрый и очевидно заинтересованный.

– Понятно. А вот эти, остальные, – он показал на последние два пункта в списке.

– Эти, – извиняющимся тоном сказал Гиффорд, – те, что, я считаю, прошли мимо вас. Хотя вы могли их и ощутить – или нечто схожее – в той ситуации; я не могу найти других причин, почему вы, особенно так далеко по линии, обладали бы такими способностями. Однако, – он наклонился поближе, как будто хотел поделиться секретом, хотя в комнате больше никого не было, – я думаю, что линия Николсов неверна. – Николс – девичья фамилия матери Мерритта. – Я полагаю, где-то там затесались еще один или два сексуальных партнера, которые, по очевидным причинам, не появлялись ни в больничных записях, ни в наших исследованиях, – он пожал плечами. – Мы можем никогда не узнать. Как бы то ни было, возьмите.

– Понятно. Спасибо вам за это, – он приподнял листок.

«А что насчет меня?» – спросил Оуэйн.

– Послушайте, Гиффорд, – продолжил Мерритт, – а какой процент, как вы думаете, мог быть, скажем, у моего восьмиюродного дедушки? Если предположить, что он был по линии волшебников?

– Восьмиюродного? – Гиффорд отшатнулся, а потом начал считать на пальцах. – Это получается, что где-то в тысяча пятисотых?

Мерритт пожал плечами.

– Ну… и это очень грубые прикидки, заметьте, – сказал он, как будто огласка неверной оценки была для него смерти подобна, – учитывая статистику и капризную природу магии, особенно по вашей линии… я бы сказал, что где-то от двадцати четырех до тридцати шести процентов, чтобы у вас набралось, особенно по воле случая, столько, сколько есть сейчас.

– Интересно, – Мерритт взглянул на Оуэйна, надев свои «впечатленные брови».

Оуэйн гавкнул, напугав Гиффорда.

– Спасибо вам за труды, – Мерритт протянул руку, и Гиффорд счастливо ее пожал, прежде чем поднять свой портфель. – Я вас провожу.

– Я был бы рад узнать обо всех других феноменах, которые вы испытаете, – сказал Гиффорд, когда они спускались по лестнице. – Это может помочь нам в точности установить, что вон там происходит, – он махнул куда-то в сторону Мерритта.

Мерритт полагал, что знать детали ему не повредит, пусть даже жизнь волшебника казалась ему чьей-то чужой жизнью. Он определенно не имел ни малейшего желания устроиться на работу благодаря своим неожиданным способностям, хотя любой, кто нанял бы кого-то столь неопытного, как он, явно был бы по-настоящему отчаянным.

Мерритт резко остановился.

– Чем это пахнет?

Гиффорд остановился и принюхался.

– У вас что-то испортилось?

– Это сыр, – голос Батиста раздался издалека, вероятно, с кухни. – Пахнет идеально.

«Хочу посмотреть!» – Оуэйн пронесся через приемную в столовую, клацая когтями по полу.

– Жутко извиняюсь, – сказал Мерритт Гиффорду, сморщив нос. Порыв свежего воздуха, когда он открыл дверь, пришелся как нельзя кстати. – И еще вполне светло для обратного путешествия.

– И мисс Ларкин как раз к обеду, – ответил тот.