Для маленьких… И для бабушки. Она плохо видит и не хотела вообще переходить… – Я поежилась, вспоминая, как ветер свистел вдоль по ущелью, а ребята перекрикивались, торопя всех отстающих. – Я перешла туда и сказала ей, что они без нее пропадут. И что страховка выдержит.

– А потом?

– Потом мы все перебрались, отвязали все веревки, втащили их на свою сторону, и они ушли. А я споткнулась и выпала на Университетский остров.

– И все? – спрашивает предок.

– Нет. Не все. Между обломками Моста сейчас выросли такие же лианные переходы, только прозрачные. В них самолет врезался.

– Я почувствовал, – кивает предок.

– Слушай, – торопливо говорю я, – скажи, а они спасутся? И где все мужчины? Кто эти люди вообще были?

– Да откуда я знаю, – с досадой говорит предок, – скорее всего, как ты описываешь, это какое-то племя, проигравшее бой за территорию. Спастись – с большой вероятностью спаслись, технологии расходятся быстро, если эти не умели вязать узлы, то и преследователи вряд ли умеют. Главное, что ты теперь знаешь, как построен Мост. Вот так и построен.

– То есть от тебя можно попасть вообще куда угодно? А лоции? А развилки на съездах?..

– Это закрепленные линии, – терпеливо объясняет предок. – Например, ты захочешь не только повидать этих людей снова, но и не мотаться каждый раз через меня. Ты берешь Эрика за руку, приводишь его туда, приводишь обратно, он рисует – и готово, туда можно хоть на телеге ездить, оттуда может кто угодно прийти.

– Например, те, от кого эти люди убегали? – спрашиваю я.

– Точно! – быстро говорит предок. – И тогда твоей матери придется опять блокировать проход самым грубым из возможных способом, потому что остальных никто не знает, а делать избирательную проницаемость твой брат пока не научился.

– Я должна обязательно ходить через тебя? – спрашиваю я.

Он колеблется.

– Теперь нет, – говорит он неохотно, – я бы солгал тебе сейчас, если бы мог. Но лучше через меня. Ты пока не умеешь накладывать защиту, а без нее твои милые ребята зарезали бы тебя еще до того, как ты смогла бы их увидеть. Они очень боятся чужих.

– А ты меня научи.

– Разумеется. Собственно, я просто показывал тебе, что бывает, что понадобится… и какие будут последствия. Совсем контролировать процесс невозможно, но… в общем, ты справилась.

– Слушай, – говорю я вдруг в полной растерянности, – я понимаю, магии нужно учиться, и к магии у всех разные способности… Но почему среди всех магов прошлого поколения никто не занимался вот этим?.. Ту же защиту ставить – это же как было бы хорошо! Йана вон ранили в последний раз, а Одноглазого, говорят, вообще чуть живого привезли…

– Да потому что это же не магия, – сердито говорит предок. – То, что у нас последние полтысячи лет называли магией… Это как у одного ребенка есть фонарик с кнопкой, а у остальных нет, и он щелкает, а остальные ахают. Но сделать новых фонариков, да хоть батареек к ним, никто не умеет. Да даже сообразить, что это сделать можно, никто не додумывается!.. А сюда… кроме твоего отца восемьсот лет не заходил никто. Магия… Нет никакой магии!

Когда нарисованный светом человек говорит вам, что магии не существует, – это сильно. Я не выдерживаю и начинаю смеяться.

– «ВолгаЛаг», – говорит голос «Гвоздя», – вторая после «Миссисипи Призон» орбитальная тюрьма, находилась в Поясе Койпера. Семьдесят пять лет назад все четыре орбитальные тюрьмы были разобраны на отдельные блоки, перемещены и собраны обратно в областях пространства, опасных для эвакуационных кораблей. Тогда же был принят закон о добровольном участии заключенных в защите радужных мостов.

– Стоп, – говорю я вполголоса, вздыхаю, ставлю велотренажер на среднюю передачу и кручу педали дальше.

Значит, эта лайба стоит здесь семьдесят пять лет. Сколько-то из них были действительно опасными. «Гвоздь» наверняка знает только приблизительно, сколько именно атак отбил «ВолгаЛаг». Но вот за одиннадцать лет, пока мы тут торчим все вместе, не произошло ни одного инцидента. Диалоги между кораблями вроде как ведутся…

– А как часто проходят видеоконференции между твоим командованием и «ВолгаЛагом»?

– Последние пять лет видеопереговоры не велись. До тех пор частота стандартная – несколько раз в сутки при нашем спуске с моста, постепенное затухание до ежемесячных встреч в первые два года нашей стоянки.

– А что такое произошло пять лет назад?

– В период с двух до шести лет стоянки увеличение интервалов между созвонами шло постепенно.

– Есть ли доступ к просмотру последней видеоконференции? – спрашиваю я на всякий случай.

– Нет, так же как и ко всем остальным, доступ могут открыть только участники лично.

Ну, это как раз было предсказуемо. А если зайти вот так?

– А есть ли какие-то области данных, закрытые для меня, но открытые для остального рядового состава?

– Таких областей нет, – рапортует «Гвоздь».

Эх, такая гипотеза пропала.

Мимо проходит Лал, старший по камбузу, и трескает меня по плечу.

– Привет, киборг!

– Что-то ты три раза присел – и назад. Кастрюли зовут? – ехидничаю я.

– Да я же вернусь сейчас. Закваску нельзя надолго оставлять без присмотра. А ты, я смотрю, все надеешься мышцу на протезах отрастить?

– Зато ножки у меня надежно стройные, – парирую я, – а попу не качать опасно, разожрусь, мальчики любить не будут!

– Это Маккензи-то мальчик? – фыркает Лал. Сам он немногим младше по живым годам, но модничает. Лицо цвета крепкого кофе чисто выбрито и лоснится, снежно-белые волосы коротко подстрижены и затейливо выбриты по бокам. Красавчик, как ни посмотри.

– Я ему передам, что ты считаешь его девочкой!

– Ой, ой, – пугается Лал, – а вот так не надо. Что ты, вот правда, резкая такая?

– С тебя котлета, – соглашаюсь я.

– Не только резкая, но и меркантильная! – Лал воздевает руки и немедленно становится похож на жреца из какого-то старинного фильма.

– И очень коварная! – добавляю я.

Лал смеется и уходит.

Практически любой человек, которого я могу встретить в этих коридорах, – легкий, общительный и снисходительный к окружающим. Все другие давным-давно лежат в морозилках. Не то чтобы кого-то запихивали туда силком. У всех после пары лет вахты наступает положенное время поспать, и обычаю наперекор идут немногие, я вот на «Гвозде», кроме Маккензи, таких не знаю. Но тонкость в том, что через три-четыре года коллеги решают, кого поднять из пяти-шести, а то и сорока-пятидесяти человек одного профиля. И поднимут тех, по кому скучали.

Это, конечно, не относится к офицерскому составу и мозгоправам. У тех вахта строгая. Дежурит тот, кому положено. Помню, была одна такая – народ смены без нее в карты разыгрывал. Проиграешь – будешь в ее вахту на ногах. Выиграешь – спрячешься в морозилку.

«Сержант Кульд, вам рекомендуется сменить тип нагрузки», – бурчит у меня в виске «Гвоздь». Ну вот. Почему он не измеряет, как у меня трещит голова от этой клятой физики? Чего я сегодня еще не делала? Растяжки. Пойду растягиваться.