к Маккензи. Надо сразу сказать ему, что я не за сексом – просто не смогу сегодня заснуть одна.

В темноте, вцепившись в храпящего Маккензи обеими руками, я просыпаюсь, рыдая от ужаса. Во сне я перезаряжала горелку. В жизни я никогда не делала этого сама, видела, конечно, много раз. В паз рамы горелки вставляется сменный кислородный блок. Снизу на раме – фиксатор для запасного блока.

Кислородные блоки те же самые, что и в аварийном дыхательном запасе. Незачем было делать разные баллоны для разных целей, хватает разных переходников.

Сменного кислорода к горелке можно примотать хоть пять блоков. Никто не удивится. В каждом сменном блоке два часа дыхания. А травить метан из горелки можно и без огня, тягу он создаст и так.

Маккензи просыпается и обнимает меня. Ничего не спрашивает, просто молча держит. Я плачу, но потом все-таки успокаиваюсь и засыпаю. Не сегодня. Даже не завтра. Спи, спи, Србуи.

Меня везут по коридорам «ВолгаЛага» на обычной грузовой тележке. Сижу, держусь руками за края. Хоть не заставили лечь. Мой скафандр свернули и засунули вниз, в корзину. Еду в полной пассивности и разглядываю стены. Где-то – милый родной металлохитин, где-то – инертный металл, а то и странная ноздреватая керамика. Потолок светится ровным голубоватым светом. Больше разглядывать нечего, тележку толкает человек в костюме биозащиты, рядом второй – такой же.

Один из них бормочет что-то вполголоса, похоже, обсуждает ситуацию по корабельной связи.

Тележка сворачивает. Комната с медицинским оборудованием. За нами герметично закрывается дверь, тележка останавливается, мой возчик отходит и щелкает тумблером на стене. Что-что? А, стерилизация коридора. Что они думают, у нас на «Гвозде» чума, что ли?..

Меня на диво – для такой встречи – неунизительно обследуют. Каждый раз на стене показывают короткий видеоклип, где именно и как именно надо поскрести ватной палочкой. Потом вручают саму палочку. После обрезают мягкий кончик палочки в пробирку, а то место, за которое я бралась руками, – в явно стерилизуемую мусорку. Надевают плотный браслет, который немножко чешется с тыльной стороны запястья и начинает вдруг надуваться, как клещ, – а, это кровь набирают. Дают попить воды. Предлагают воспользоваться туалетом (который, похоже, соберет свою долю анализов сам), помогают сползти с тележки и поудобнее ухватиться так, чтобы сесть на толчок. Вокруг меня мигают, посвистывают и тикают разные приборы, изучающие мою биологию и сопутствующую флору.

В этих милых хлопотах проходит часа полтора, после чего оба волгалаговских медтеха синхронно стаскивают шлемы и снимают комбинезоны.

Это две нестерпимо, неправдоподобно красивые женщины. Одной из них на вид лет сорок, тонкие ниточки седины в рыжих волосах, тени морщинок от улыбки вокруг глаз. Второй едва ли есть восемнадцать. Она чернокожая, остриженная почти наголо, голова на длинной шее – как цветок, губы крупные, да еще и припухлые и чуть потрескавшиеся, как будто она полночи целовалась. Впрочем, может, так и есть, откуда мне знать.

– Секвенирование пусть само заканчивается, – распоряжается девушка, – патогенной флоры не обнаружено, вези ее на релаксацию. Поспит, поест, вымоется, там уже будем решать.

Как, однако, прекрасно. Я-то ожидала, что меня посадят в какую-нибудь свободную камеру, поди есть у них такие, а то и вовсе сразу вышлют обратно.

Рыжая кивает. Вдвоем они в один взмах усаживают меня обратно на тележку, и рыжая везет меня по гулкому и пустому свежестерилизованному коридору куда-то, где дадут поспать и поесть. Я с трудом подавляю истерический смех. Ай да сержант Кульд. Как это тебе удалось не свернуть себе шею?

Рыжая везет тележку по незнакомому типу помещений – двери по обеим сторонам каждые четыре метра, каждая сверху забрана крупной металлической решеткой с мощным фиксатором на стене почти в полуметре от косяка. В самом конце коридора одна из решеток собрана в узкую гармошку, дверь распахнута. Камера. Лежанка, санузел, бархатистые упругие стены. По потолку бегут волны динамического узора. Напротив входной двери – еще одна дверь. В ней ни ручки, ни считывателя – ничего, видимо, открывается она только и исключительно с той стороны.

Рыжая помогает мне пересесть с тележки на лежанку, задумчиво смотрит на санузел и спрашивает:

– Давай я привезу тебе какую-нибудь табуретку? По правилам нельзя, но…

Я не успеваю ответить. Она хватается за висок, хмурится, дико смотрит на меня, тут же отводит взгляд куда-то в пространство и недоверчиво спрашивает в пустоту:

– Да ну?

Молчит. Смотрит в стену, взгляд выражает крайнее изумление.

– Да откуда… Погоди, сейчас спрошу… Как зовут твою мать?

– Которую? – уточняю я.

– Как зовут женщину, которая тебя родила? – выделяя каждый слог, очень четко произносит рыжая красавица.

– Рита Мейснер-Кульд.

– Да нет… – говорит рыжая в пространство. – Хотя погоди, сколько поколений-то уже прошло, может… – Она снова смотрит на меня: – Кем тебе приходится Шуши Сантурян?

– А, – говорю я, – ну да. Она же у вас служила. Да, я ее дочь.

Она отступает на шаг назад, глаза расширяются:

– А что ж ты мне мозги полощешь? Какая еще Рита?

– Я же ЭКО-конструкт. У меня девять матерей, а выносила меня Рита. Ну и родила тоже.

– А отец?

– А зачем? Не было никакого отца.

Она прикрывает рот тыльной стороной ладони, в глазах ужас.

– И… и сколько вас?.. Сколько детей?

– Когда я ложилась в заморозку, нас было пятнадцать человек.

Еще один шаг назад, она почти упирается спиной в стену.

– Пятнадцать дочерей?

– Да нет. Почему дочерей-то? Четверо мальчиков. Артур, Эжен, Мартин и маленький… маленький Вашик, да. Игрек-хромосомой поделиться всегда полно желающих.

Она тяжело вздыхает, глаза снова расфокусируются, рука взлетает к виску – она кого-то слушает. Лицо ее постепенно успокаивается.

– Ну что же… Что же, – выдыхает она после долгой паузы, – добро пожаловать домой, дитя.

Я выбираюсь сначала на темные заброшенные этажи, потом все выше, выше и, наконец, запыхавшись, нахожу незапертый проход через какой-то разрушенный дом на поверхность Моста. Странно, я вроде бы помню, что двумя этажами ниже долго брела, по своим расчетам, с востока на запад, в направлении бухты, а вышла в десяти шагах от внешнего парапета, уж куда восточнее? Ой, всё. Нет, я не буду мысленно представлять свой маршрут, а то меня, кажется, стошнит. Эрик со своей манерой постоянно держать всю карту в голове, наверное, вообще бы в обморок упал. Перед глазами рябят черными пятнами и полосками обратные отображения геометрий, которые чертил светом по темноте предок, объясняя мне механику расхождения и интерференции лоций. Наверное, лоции – уже неправильное слово, очень немногие из них по факту проходимы морем, но других слов у меня нет. Пусть остаются лоции. Слишком много данных, которые пока не утряслись даже в знание, не то что в понимание. Но привычка зубрить и анализировать, анализировать и зубрить снова уже результаты анализа никуда не делась. Спасибо, дядя Колум.

Вот! Вот к