О. Ну да, начинается колотун (показывает на грудь), в больничку пойдешь, таблетку дадут. Они орут, опять чифирь, ты себе сердце сорвала, больше сюда не шастай.

М. Все это было и кануло в прошлое, Оля. Сейчас уже сердце надо беречь, это важно для дальнейшей жизни. Надо жить уже, Оля. Жизнь – самое прекрасное, что есть у тебя. Ты не умерла, Оля! Это главное.

О. Можно, я буду вас мамой называть? Мама, я говорю тебе большое человеческое спасибо.

М. Мама… Скорей сестра… Ну ладно, ладно. Хорошо, хорошо. Всё, всё.

О. Просто огромное, мама. Вы, мама, меня спасла.

Кланяется, сидя на стуле в позе орла.

М. Это был мой долг, понимаешь? У каждого человека есть свой долг, сказала она. Вот так. И у тебя теперь будет как у всех. Встать вовремя, умыться, одеться и на работу.

О. Ну и что? Все равно спасибо. Никто и никогда обо мне так не думал, как вы.

М. (не слушая). Это долг, и у тебя он должен быть.

О. (не слушая). Я когда получила твое первое письмо…

М. Долг – это совесть, понимаешь? Но об этом потом.

О. (не слушая). Я когда твое первое письмо получила, я просто как с ума сбесилась, бегать начала вокруг столовой. Никто мне не писал…

М. Совесть даже в зачаточном состоянии есть у всех, у каждого. Отсюда муки. Муки совести.

О. Я целовала каждую строчку, понимаешь? Плакала. Кто-то обо мне подумал! Не всё о них! Они получали письма, а я нет!

М. Муки совести. Ты ведь мучилась.

О. Да, ааа, как я мучилась! Не спала. Все думала.

М. А больше всего ты мучилась, что убила. Я знаю.

О. Нет, как раз что еще не убила!

М. Не убила? Ты – не – убила? Ты?

О. Да, я мучилась. Представляла, как его убить. Разрешите твою руку. (Хватает руку М., целует.)

М. (выдирая руку). Ну вот еще. Как раз! Додумалась. Брось, брось. Ты брось тут эти мысли и планы. Ты уже на воле, на во-ле! Мы добились этого. Ура! (Пауза.) Скажи «ура». Ну?

О. Ура?

М. Будь счастлива!

О. Ура? С какого это я подпрыгу буду счастлива? Елы-палы. После всего что со мной эта тварь устроила?

М. Ты на воле, а другие еще сидят.

О. Сидят правильно они. Воровки и мокрушницы. Убийцы. Меня чуть не зарезали.

М. Ты же убила ребенка.

О. А, это. Так это каждый тогда убил ребенка. Кто аборт сделал.

М. Нет! Ты убила ребенка и вынесла его в контейнер!

О. А куда еще, на кладбище нести? Куда? Сказала она.

М. Вот! Вот я и говорю, другие сидят за то же самое, за убийство, за сокрытие, за обман, а ты! Ты теперь спокойно и свободно можешь жить. Всё! Все уже хорошо. С тобой все в ажуре. Ты можешь отдохнуть. Да. Кстати, о сидящих. Теперь у меня следующая проблема. Знаешь, я начала теперь хлопотать об Анджеле.

О. Об Анджелке? Да она мокрушница. Она ведь зарезала! Ну якобы одного там дядьку. Ей дали за соучастие, а убила-то она! Она с самого начала сказала это нам и предупредила. Что кто ее тронет, она воткнет в глаз ночью стеклышко. Прячет стеклышко где-то на зоне. Я не нашла стеклышко. Искала и не нашла. Многие искали. Анджелка гордилась. Ее же к нам перевели за драки полгода назад из Казани. Она порезала там одну, но никто не определил, что это она. А она нас предупредила, что это она. Анджелка о, пользуется авторитетом. Она сейчас беременная от трех конвойных с пересылки.

М. Ну не надо, не надо. Ты что это, нехорошо, так стучать на подругу по несчастью. Беременная? Это важно.

О. На седьмом месяце.

М. Беременная… Тем более надо за нее хлопотать. Пусть выйдет на свободу с чистой совестью и с ребенком.

О. Да нужен ей этот ребенок. Она сказала, выйдет, так продаст его цыганам, которые с детьми ходят на вокзалах. Или вообще за тысячу баксов торговцам детьми по Интернету, вот. Это та еще аферистка, елы-палы.

М. Ну, ну, ну.

О. Или свернет ему набок шею и сама с ним будет ходить. Припеленает так шею, она и срастется. Мечтала… Или ручки отрубит. Потомку этому конвоирскому. Так планирует. Будет собирать деньги на операцию на новые ручки. Она его заранее ненавидит. Они, говорит, меня там затрахали на пересылке. Чересчур гордая. Что, меня не трахали? Всех. Пересылка – это надо перенести. Да! Но я, я не забеременела. Всё! Хватит! Сказала она.

М. Она на дне пропасти.

О. Не одна она оказалась на дне пропасти! Еще диктует. Кто ей лизать будет.

М. Не надо, вот не надо. Ты избывай свою злобу. Когда нам плохо, мы стараемся винить всех вокруг, а побеждает добро! Добро, понимаешь? Надо винить себя! Тебя мы ведь получили? Теперь начинай, вини себя! Только одну себя в этом во всем! Надо работать!

О. Вот вы еще Анджелку получите. Вот погодите. Увидите небо в клеточку.

М. Да. Небо в алмазах надо говорить увидим.

О. Небо в алмазах вы тоже увидите, так и знайте.

М. И мы ее получим, Анджелу погибающую. Наибольшая победа, это когда самых тяжелых удается спасти. Легкие сами спасутся. Убийц, детоубийц, матереубийц, мошенниц, которые грабят пенсионеров, их надо выводить из ада. Им жить страшнее всего. Им убитые и обманутые являются. Они об этом пишут нам.

О. Вы так думаете? Вы ошибаетесь. Они авторитеты. Убийц, их уважают. Их боятся. То, что они видят убитых, – это они лепят дуру! Ни тра-та-та они ни в каком сне не видят. Они бы рассказывали. А так они огребают от вас ваши письма и ходят смеются, за меня хо-дай-ствуют, ам быр-лым бырлым, мать.

М. Ходатайствуют. Не надо, не надо употреблять ненормативную лексику. Через сто лет люди вспомнят о нас, и что они вспомнят? Ненормативную лексику? Что найдут археологи? Жвачку жеваную на тротуаре? Крышки от бутылок? Больше будет нечего? Ведь восстание в России начнется, только если перестать водку продавать! И сахар! Так говорит наш учитель. И ты, уже спасенная, опять за старое?

О. Простите дуру. Господь все видит! Один Господь все видит! Господи, утешителю! Подай милостыню! Господи! Я потеряла себя!

М. Плакать сейчас не надо. Не жалей себя. Не надо. Плакать надо было тогда, перед. Понимаешь? Но не после.

О. Мама! Никто никогда со мной так не говорил. Никто обо мне не заботился как вы.

М. Повторяю, я выполняла свой долг. Теперь ты должна выполнять свой долг. Работать, совершенствоваться, учиться.