«Да? – спросил другой голос, ехидный и требовательный. – А дакини в подземельях бывают? А порталы? Проволока поверх одеяла?! Вставай немедленно! Будешь лежать – сама станешь как тот вагоновожатый!»

«Мамочки… – это уже третий (или третья? Голоса-то ее, Тайкины!), – и все это из-за Вельки-обормота!»

Холодок в затылке рос, заставляя неметь щеки. Тая, наверное, вновь провалилась бы в беспамятство, если бы не острая боль в подбородке. Что-то впилось в кожу, не давая покоя.

Тая скосилась вниз так, словно хотела сдуть муху с подбородка. Щеку царапала грубо скрученная проволочная петля. Избавиться от нее можно было лишь отогнув или отрезав.

Отрезав?

А это мысль!

Отчаянно изогнувшись, Тая оттолкнулась ногами от спинки. Черный город размазался в кругоцветье огней. От удара перехватило дыхание. Несколько энергичных рывков – и девочка выкатилась в опасную близость к рельсам.

Теперь времени терять нельзя. Между рельсом и булыжником светилась тонкая щель; после двух неудачных попыток Тая пристроила туда петлю. Трамвай приближался. «Тормозить не будет, – решила Тая. – Интересно: когда по шее колесом – это больно?» А еще в голове крутилось дурацкое «травмай» – среднее между «травмой» и «трамваем».

Трамвай несся во весь опор. Огненные змейки-гонцы почти коснулись ее, когда девочка ушла в сторону.

«Петля не на рельсах!» – вспыхнула отчаянная мысль. Трамвайные подножки мелькнули над головой.

Выгнувшись, Тая рванулась к колесам – словно хотела поцеловать.

Удар. Металлический щелчок.

Неодолимая сила швырнула ее на рельсы. Все произошло настолько быстро, что девочка не успела даже испугаться. Так и лежала поперек путей, глядя на черную глыбу удаляющегося трамвая.

Проехав несколько метров, тот затормозил и распахнул двери, поджидая пассажиров.

Ну уж нет. На этом пусть дураки ездят!

Тая уселась на мостовой, поджав ноги. Проволочная спираль с тихим звоном раскручивалась вокруг нее. В груди сделалось легко, так легко, будто прошла многолетняя простуда. Кто ж мог подумать, что дышать – это так приятно?

Правда, долго разлеживаться опасно. Вдруг вернется тот, кто бросил ее связанной на скамейке? Короткими перебежками Тая ринулась к фонарю. Ноги, до этого стывшие от напряжения, вдруг стали послушными и легкими. Одеяло висело бессмысленной тряпкой. Тае вдруг захотелось, чтобы оно развевалось, словно плащ или пиратский флаг.

– Эгей! – закричала она, взмахивая одеялом над головой. – «Синко Льягас» наш! Пушки к бою!

Трамвай постоял немного и двинулся дальше. Бессмысленный и терпеливый катафалк, подумала Тая.

Ей было хорошо. Боль в голове куда-то исчезла. Уши и лоб горели, но уже нестрашно. Тая прижалась щекой к водопроводной трубе и блаженно затихла.

– …записывай, Танечка, записывай, – донеслось откуда-то сверху. – Декорация «Трамвай запретного маршрута», инвентарный номер ДэУ пятьдесят три ни к кинкару не годится.

– Так и писать: «ни к кинкару»? – поинтересовался девичий голос.

– Так и пиши, – ответил первый. – Звук не отрегулирован, леденящие душу вопли практически не слышны…

– …а мне нравится.

– И мне нравится. Без воплей лучше. Но Бат нас что поставил проверять?

– Комплектность декораций.

– Именно. Пиши дальше: анимация скелета ужасна.

Тая посмотрела вверх. Слова доносились из окна, что едва светилось над ее головой. В кустах черной ирги нашлась вызывающе алая табуретка. Приставив ее к стене, Тая заглянула в комнату.

М-да…

Скудненько хозяева живут. Пол грязный, лампочка тусклая… У стены неоновыми огнями переливается плазменная решетка тюрьмы. Девушка мультяшного вида на стуле. Матроска, огромные глазищи – Тая сразу опознала в ней кавайку.

– …анимация, – записала кавайка в блокноте и поинтересовалась: – Север, а что такое анимация?

– Вид синтетического искусства. Пиши дальше…

– Нет, погоди! Выходит, у скелета искусство неправильное? Что-то я не понимаю.

– А тут и понимать нечего. Тоже мне искусство… Пиши дальше: отрегулировать точку остановки трамвая. Промахивается чуть не на полвагона.

– А мне нравится. Это как… ну, если бы судьба промахнулась. Прислала трамвай смерти, но не тебе.

– Философствуешь много, Танечка. А нам пугать надо, а не грузить.

За решеткой зашлепали карты. Узник то ли пасьянс кидал, то ли гадал на дорогу дальнюю, кинкаров интерес – бог знает.

В глубине комнаты приоткрылась дверь. Ни кавайка, ни узник этого не заметили.

Танечка надулась:

– Я же как лучше хочу! Чтобы возвышенно, чтобы поплакать. Вот бы… знаешь, Ир, о чем я мечтаю??? В пьесе сыграть. Чтобы парень и девушка и у них любовь. Только не как у Бата. И чтобы не Лисенок играла, а я – в таком оранжевом платьице с блестюшками. Или нет! В шикарном вечернем коктейле, с меховыми выпушками, все такое летящее…

Дверь открылась пошире, и Тая увидела своего спасителя. Тот хитренько улыбался: тоже, видимо, подслушивать любил. «Итальянец» бесшумно втек в комнату и спрятался у вешалки.

– …а парень, – продолжала кавайка, – чтобы не мерзавец с замашками садиста, а…

Шлепки карт прекратились.

– Извини, Танечка, – оборвал ее человек в клетке. – Валет людей выпал, к гостям. Нас проверять пришли, а мы болтаем. – И, обернувшись к вешалке, позвал: – Эй, Бат, выходи. Мы почти закончили.

Кавайка ойкнула и закрыла рот ладонью. «Итальянец» недовольно выбрался из укрытия:

– Провидец хренов… Мог бы и промолчать.

– А я трепло, Джиакомо, – с непонятной гордостью объявил узник. – Видишь: семерка кинкаров, дама асуров к ней, пика к бубешке. Мое искусство подсказывает, что ты с важными вещами пришел, не просто так.

– Простите, а ваше искусство тоже синтетическое? – встряла кавайка. – Как у скелета?

– Уймись, Танечка. – Джиакомо поджал губы. – Прочти в словаре статью о синтетике и не мешай беседе.

– Простите, сир. Я читаю, читаю, а оно все не лезет в голову…

Но директор уже разговаривал с Севером:

– Ошибся я, Ириней, – сказал он.

– А что такое?

– Хреновый из тебя провидец. Твое предсказание едва не загнало меня в гроб.

– Ты не нашел портал?

– Нашел! Нашел, хороший мой. Но какой-то ублюдок повар отправил меня на склад с ящиком сыра. Сыра, который пахнул как все грязные носки мира.

– Могло быть и хуже.