— На самом деле твое подсознание не ассоциирует Сяовэнь с грязью, но твое сознание ее отталкивает. Это не то, что ты чувствуешь на самом деле, это то, что тебе навязали извне, другими словами, это чувство, навязанное тебе коллективным сознанием. Взять, к примеру, Пань Цзиньлянь из «Речных заводей»[30]: внешне каждый старается ее унизить, а в душе все хотят с ней переспать. Ты слышал выражение «восемь красавиц Нанкина»? Если их переместить в наше время, каждая из них считалась бы богиней. А слышал ли ты про куртизанку Ду[31]? Ту самую, которая в ярости утопила шкатулку с драгоценностями? Резюмируя вышесказанное, ты поймешь, что любая женщина, которая занималась подобными делами, была добродетельной и честной, ну разве что кроме Пань Цзиньлянь, которая была всего лишь соблазнительницей, а не профи в этом деле. Поэтому прежде всего тебе следует избавиться от мысли, что Сяовэнь грязная. А чтобы от этой мысли избавиться, есть хороший способ: почаще рисуй в своем воображении картину, как твой сын сосет у нее молоко. Разве тебе не кажется, что это по-настоящему красиво и непорочно? Когда младенец сосет молоко, ему без разницы, какой там социальный статус у его кормилицы. А как известно, устами младенца глаголет истина.

Хотя доктор не смог убедить Ван Чанчи за один сеанс, он продолжал прислушиваться к его болтовне. Однако из-за дороговизны Ван Чанчи пришлось прервать консультации. Как-то вечером Сяовэнь по привычке принялась заигрывать с Ван Чанчи. Здесь стоит подчеркнуть, что с ее стороны это было механическое заигрывание, а не искренняя попытка примириться. В какой-то момент она представила себя на рабочем месте и распалилась не на шутку. Она никак не ожидала, что Ван Чанчи вдруг отреагирует. Не говоря уже про удивление Сяовэнь, в мозгу Ван Чанчи тоже произошел полный переворот. Пережив первое потрясение, он ощутил неслыханный подъем, будто очутился на шумном празднике, где развевались сотни флагов и раздавались звуки гонгов, барабанов, хлопушек и смеха. В порыве чувств он спросил:

— Ну а теперь ты сменишь профессию?

Сяовэнь закусила губу, не подавая ни звука. Ван Чанчи пришел в ярость, он действовал все ожесточеннее и останавливаться не собирался. «Пока ты не согласишься, я с тебя не слезу», — думал он. Наконец Сяовэнь, не в силах ломаться дальше, приоткрыла рот и застонала. Она стонала все сильнее и громче, пока не сказала: «Я сменю, сменю, ты доволен?»

Три дня после этого Сяовэнь провела дома, но сидеть дольше она не могла. Загибая пальцы, она принялась перечислять убытки, понесенные за пропущенные вечера. Для Ван Чанчи ее слова ровным счетом ничего не значили, а она его убеждала, что их первостепенная задача — заработать как можно больше денег, а не рассуждать о совести.

— В жизни человека есть несколько этапов, которые нужно пройти постепенно, невозможно сразу очутиться на самой вершине. Сохранять лицо важно, но нельзя ставить это выше денег, — рассуждала она. — К тому же в такой профессии главное — внешность, если не ухватишься за нее в молодости, потом на тебя уже никто не посмотрит. Подожди, пока я заработаю достаточно денег, бросить никогда не поздно.

— А сколько это — достаточно? — спросил Ван Чанчи.

— Чтобы хватило отправить Дачжи в школу и купить однокомнатную квартиру в городе.

Прикинув в уме, Ван Чанчи показалось, что для всего этого Сяовэнь придется продавать себя всю жизнь. Он понял, что стоящая перед ними проблема заключалась не в том, сможет ли он на нее залезать, а в том, будут ли у них деньги. Для того чтобы уяснить эту элементарную вещь, ему понадобилась помощь полуграмотной жены.

50

Ван Чанчи уволился со стройплощадки и, заплатив тысячу юаней, поступил на курсы маляров-лакировщиков. И теперь каждый день он возвращался с занятий, громыхая сумкой. Дождавшись, когда Сяовэнь уйдет на работу, а Дачжи уснет, он вытаскивал свои банки-склянки, а также разных размеров деревяшки, расставлял их по всей комнате и принимался за покраску. Поначалу он просто учился использовать разные цвета, потом стал наносить на деревяшки разные узоры. Он заново перекрасил стоявший в углу сундук, да так здорово, что тот сразу стал напоминать дорогую антикварную вещь высочайшего качества. Потом он принялся за дверь и оконные рамы, провоняв всю квартиру. Хозяин, учуяв запах краски, тут же прибежал на второй этаж. Сморщив нос, он все же одобрительно покивал и попросил Ван Чанчи выкрасить в доме все двери и окна с первого по пятый этажи: двадцать с лишним входных дверей, двадцать с лишним оконных рам, а также двадцать с лишним дверей от санузлов. Ван Чанчи справился с этой работой меньше, чем за десять дней, а заработал столько же, сколько он получал на стройке за целый месяц. Эти деньги он вручил Сяовэнь и сказал:

— Мы вот-вот разбогатеем, можешь ты, наконец, уйти со своей работы?

Сяовэнь пересчитала деньги и спросила:

— Это ты называешь «разбогатеем»?

— Ты не смотри лишь на сумму, подумай также о скорости.

— О скорости? Неужели ты зарабатываешь быстрее меня?

— Кроме того, нельзя забывать, чем деньги пахнут.

— Разве не краской? — спросила Сяовэнь, понюхав купюры.

— А теперь понюхай свои деньги.

— На что ты в конце концов намекаешь?

— А ты не нюхала? Твои деньги пахнут спермой.

Сяовэнь повалила Ван Чанчи на кровать и стала выкручивать ему ухо. Тот заверещал от боли, а Сяовэнь сквозь зубы процедила:

— Когда ты уже прекратишь?

— Больше не буду, не буду.

— Поклянись.

— Если начну насмехаться, у меня на голове и на ногах появятся язвы.

— Придумай что-нибудь посерьезней, — потребовала Сяовэнь и с новой силой потянула его за ухо.

Тогда Ван Чанчи истошно завопил:

— Если начну насмехаться, то застрелюсь!

Сяовэнь его отпустила. Ван Чанчи, потирая горевшее ухо, обратился к сыну:

— Дачжи, твоя мама дерзкая до невозможности.

В ответ Дачжи, словно все понял, замахал ручками и заулыбался.

Время от времени у Ван Чанчи и Сяовэнь вспыхивали ссоры, и каждый раз их причиной становились едкие шутки Ван Чанчи. Поначалу Сяовэнь действительно сердилась и даже распускала руки, так что на ушах, носу и заднице Ван Чанчи частенько появлялись синяки. Но со временем их ссоры превратились в своего рода развлечение. Обсуждение ремесла Сяовэнь стало в их разговорах самой горячей темой. Так бывает, когда по первости супруги стесняются пустить в присутствии друг друга газы, а потом это становится для них обычным делом. Так что, если Ван Чанчи долго не поднимал эту тему, Сяовэнь поднимала ее сама. Она заводила разговор о статусе своих клиентов, об их мужских неудачах и разных пристрастиях. Тогда Ван Чанчи тут же начинал язвить, в такие моменты они напоминали комиков в парном конферансе: один предпочитал удары сносить, а другой — наносить. Чем жестче была ирония Ван Чанчи, тем большее удовольствие получала Сяовэнь, это действовало на нее словно чашка имбирного отвара во время простуды, когда вместе с по́том из организма выходит вся болезнь. Между тем Ван Чанчи язвил только на словах, никакой злости, как раньше, он в них не вкладывал. Но Сяовэнь такое его отношение не только не радовало, но даже угнетало.