— Да уж… — глубоко вздохнул Ван Чанчи.

Спустя неделю Сяовэнь, возвращаясь ночью с работы, еще издали увидела рядом с домом чью-то одинокую тень. Ноги ее вдруг одеревенели, а грудь пронзила острая боль, она даже присела на корточки. Тень направилась в ее сторону, это был Ван Чанчи. Он сгреб ее в свои объятия и сказал:

— Сначала я хотел прийти за тобой в спа-салон, но почувствовал такое опустошение, что у меня пропали все силы.

Сяовэнь изо всех сил залепила ему пощечину и прорычала:

— Ван Чанчи, я буду ненавидеть тебя всю оставшуюся жизнь.

52

Три месяца назад Ван Чанчи получил заказ от детского дома, где его попросили выкрасить старые кровати. Хозяйка этого заведения объяснила, что за работу с ним рассчитается благотворительница, которая будет контролировать использование покрасочных материалов, а также сама выберет цвет краски. Ван Чанчи в положенный день явился в детский дом. Зайдя на его территорию, он заметил двух сидевших под виноградной подпоркой девушек. Одна была хозяйка Чжао Динфан, а другая — благотворительница Фан Чжичжи. Улыбаясь, они о чем-то шушукались, словно близкие подруги. Погода стояла душная, виноградные листья, залитые ярким солнцем, с лицевой стороны казались совсем светлыми, а с изнанки — темными. Их светлая сторона отдавала глянцевым блеском, отчего казалось, будто в воздухе подвешены осколки стеклышек. Гроздья винограда еще не созрели. От бетонного покрытия исходил такой жар, что лбы молодых женщин покрылись мелкими капельками пота. На цементном столе лежал экземпляр договора. Ван Чанчи про себя подумал: стоило ли ради каких-то тридцати с лишним кроватей соблюдать такие формальности с подписанием договора? Это почему-то напомнило ему подписание японцами договора о капитуляции. Но Фан Чжичжи с самым серьезным видом попросила Ван Чанчи внимательно прочитать весь договор. Пока он его читал, она дважды обращалась к нему с вопросом: «Все ли понятно?» Ван Чанчи, который как-никак дважды пытался поступить в университет, проблем с пониманием текста не испытывал. Договор был составлен весьма детально. Детально до такой степени, что в нем прописывалась, например, марка краски, необходимость проведения всех покрасочных работ во дворе, указывался конкретный цвет краски — синий, а еще точнее — лазурный… Чжао Динфан объяснила, что текст договора Фан Чжичжи составляла лично. Кровати, по ее мнению, следовало красить во дворе, чтобы всякого рода химикаты вроде формальдегида, тяжелых металлов и толуола не нанесли вреда детям; а синий цвет она выбрала для того, чтобы вызвать у детей ассоциации с небесами, морскими просторами, подводным царством и со счастьем. Ван Чанчи вдруг стало стыдно за то, что когда он красил дома ящик и двери с окнами, у него даже мысли не возникло о том, что тем самым он может навредить Дачжи, наоборот, ему казалось, что краска пахнет приятно. Кроме угрызений совести, он проникся симпатией и уважением к Фан Чжичжи, а потому предложил снизить цену. Но Фан Чжичжи сказала, что стоимость работ ее устраивает.

Ван Чанчи вместе с Лю Цзяньпином перетащили все кровати во двор и поставили их ровными рядами. Они выстроили их, словно по линеечке, не допуская не единого сдвига, словно специально хотели показать щепетильной Фан Чжичжи, насколько они аккуратны. Лю Цзяньпин отвечал за полировку, а Ван Чанчи — за покраску. Оба работали, натянув на себя соломенные шляпы и респираторы. Они трудились под палящим солнцем, воздух вокруг них пропитался пылью и запахом краски. Лю Цзяньпин первый сорвал с себя респиратор, потому как привык разговаривать. Надо сказать, что, помогая выбивать компенсации и атакуя врачей, он всегда кормился за счет своего рта, поэтому долго держать его на замке не мог. Ему то и дело требовалось вздыхать или восклицать, выражать возмущение, а еще сетовать на социальную несправедливость, непризнание талантов. Кончалось все тем, что он вопрошал: «Неужели мы так и проживем всю свою жизнь?» На что Ван Чанчи, тоже снимая маску, отвечал: «Если не так, то как?» Лю Цзяньпин сопротивлялся, считая, что как минимум должен стать юристом. Он был готов обнищать еще сильнее, но только не опуститься до маляра. Строго говоря, сейчас он маляром и не был, разве что являлся подручным, да и то с натяжкой. Он мечтал обзавестись оружием и стать одним из тех главарей, что уводили за собой в горы целые отряды. Поразмышляв о трудностях жизни в горах, он предпочел уподобиться Зорро, чтобы уничтожать злодеев и дарить народу мирную жизнь, при этом устраивая самосуд, он тоже хотел оставлять на телах убитых большую метку в виде буквы «Z». Лю Цзяньпин без конца примерял на себя роли каких-то героев и вождей. Разгорячившись, он швырял в сторону наждачную бумагу и уходил вон, бросая на ходу: «Лично я с этим завязываю, твою мать». Иногда, сделав несколько шагов, он сразу возвращался, а в другой раз — уходил на полдня. Ван Чанчи, постепенно переваривая его рассуждения, ловил себя на мысли, что и сам был не прочь исполнять те же роли, разница заключалась лишь в том, что Лю Цзяньпину хватало смелости все это озвучить, а ему — нет. Имелось и еще одно отличие: если Лю Цзяньпин мог со всем этим «завязать», то Ван Чанчи должен был остаться и выполнить работу до конца.

Когда у Чжао Динфан появлялась минутка, она приносила Ван Чанчи воду и непременно добавляла: «Вы наверняка устали». Как-то раз, устроив передышку, Ван Чанчи заметил Чжао Динфан, работавшую под виноградом. Не зная, как завязать разговор, Ван Чанчи возьми, да и скажи: какая, мол, красивая спонсор, решила помочь с покраской кроватей. Он никак не ожидал, что Чжао Динфан скривится и скажет: «Мало быть красивой, нужно быть удачливой, чтобы забеременеть». Ван Чанчи понял, что ляпнул лишнее и поспешил прикусить язык, а про себя подумал: какая это насмешка со стороны Всевышнего — сделать женщину красивой, представительной и наверняка очень обеспеченной, но при этом лишить ее детей. Из последующих разговоров с Чжао Динфан Ван Чанчи узнал, что эта женщина преподает в университете английский язык. Из-за того, что до брака она дважды делала аборт, у нее возникли проблемы по женской части. Каких только лекарств, западных и традиционных, она ни перепробовала, к каким только докторам ни обращалась, от бесплодия она не избавилась, и поэтому решила усыновить ребенка из детского дома.

Время от времени с таким намерением люди обращаются в детские дома, среди них есть даже иностранцы. Они выбирают детей, точно какой-нибудь товар, присматриваются к ним, а когда находят того, кто им понравился, выполняют положенные формальности и забирают к себе. Пока Ван Чанчи занимался покраской кроватей, он видел, как пять иностранных супружеских пар забрали из детдома пятерых сирот. Пока они оформляли бумаги, Ван Чанчи стоял у дверей в роли постороннего наблюдателя, он даже понимал отдельные слова на английском. Еще он заметил, что у Чжао Динфан имеются три важные тетради: в одной хранилась информация о сиротах, в другой — контакты опекунов, а в третьей, что была потоньше, — предпочтения потенциальных опекунов. Как-то раз, пока Чжао Динфан была занята своими делами, Ван Чанчи тайком пролистал эту тоненькую тетрадку и увидел, что в графе предпочтений Фан Чжичжи было написано: «мальчик», «здоровый», «третья группа крови», рядом был указан номер телефона. В тот момент, когда Ван Чанчи увидел слова «третья группа крови», из него словно выкачали весь воздух, перед глазами потемнело, и он едва не лишился чувств, даже покрылся холодным потом. Вечером, придя домой, он для полной гарантии вытащил со дна ящика выписной лист новорожденного Дачжи и вперился в колонку с указанием группы крови. Неожиданно его руки затряслись, словно он страдал болезнью Паркинсона.