— Ну, он поцеловал ее, — ответила Жози, — и, по-видимому, сделал немного больше.

Он поднял на нее глаза.

— Что ты сказала?

Ревность обожгла его при мысли о том, что Даунинг прикасался к ней. Он ревновал к любому мужчине, который прикасался, кроме него.

— Когда?

— В ту ночь, когда вы все отправились в Воксхолл.

Не заметив, как он внезапно напрягся, Жози взяла у него записку и положила ее обратно на стол.

— Она вернулась домой вся взволнованная и растерянная, и она призналась, что он поцеловал ее.

Он болезненно поморщился.

— Это был не Даунинг.

— О?

Она посмотрела на него и моргнула, слегка смущенная.

— Тогда кто?

— Это был не Даунинг, — твердо повторил он вместо этого, надеясь, что тон его голоса помешает ей настаивать дальше.

Она с любопытством посмотрела на него, потом покачала головой.

— Я полагаю, что мистер Даунинг сейчас все равно не имеет значения. Но я думала… — У нее перехватило дыхание, когда ее осенила новая мысль. — Возможно, она ушла, потому что была больна. У нее были эти головные боли…

— Они не были серьезными, — заверил он ее. Ее единственной головной болью — и болью в сердце — был он. — Скорее всего, она скучала по дому.

И, несомненно, у нее было разбито сердце. Из-за него.

Жози покачала головой, не принимая этого объяснения.

— Эмили сказала, что ты приходил на лекцию и говорил с Мирандой. Она говорила тебе что-нибудь о том, что несчастна и хочет вернуться домой? В последнее время вы двое проводили довольно много времени вместе.

Затем ее глаза обвиняюще сузились, и она посмотрела на него тем же недоверчивым взглядом, каким смотрела на всех своих братьев, когда они пытались притворяться перед ней, с того самого дня, как они повесили ее кукол для тренировки в стрельбе из лука.

— Что ты сказал ей на лекции?

— Цветы, — просто ответил он, не предлагая ничего больше. Он любил свою сестру и ненавидел хранить от нее секреты, но у него не было намерения делиться с Жози подтекстом этого разговора.

— Мы говорили о цветах.

На ее лице промелькнуло сомнение.

— Ну, ты должен что-то знать о том, что ее так расстроило, — настаивала она. — В конце концов, вы двое были неразлей вода с тех пор, как она… с тех пор, как она…

Ее глаза расширились, когда слова замерли у нее в горле, и она уставилась на него с недоверием. Он ничего не мог сделать, кроме как трезво ответить на ее пристальный взгляд, с чувством вины, написанным на каждом дюйме его тела, и заслуживающим как ее ошеломленного молчания, так и любого обвинения, которое она выдвинет ему, как только обретет дар речи.

Ее рука поднеслась ко рту, и она уставилась на него широко раскрытыми глазами.

— Боже мой, это был ты, — прошептала она сквозь пальцы. — С Мирандой той ночью в Воксхолле…Ты тот мужчина, который заставил ее пальцы ног подогнуться!

Закатив глаза, он выругался себе под нос. Пальцы ног? Он сделал гораздо больше, чем это. Но ему было трудно сожалеть о тех драгоценных часах, проведенных с ней, даже сейчас, хотя он, конечно, сожалел, что причинил ей боль.

— Ты поцеловал Миранду?

Затем ее лицо расплылось в радостной улыбке, взволнованной возможностью того, что ее брат и одна из ее самых старых подруг могли увлечься романтикой садов.

— О, Себастьян, я бы никогда…

Она замерла, слова застряли у нее в горле. Он напрягся с ужасом, ожидая, что она установит связь между тем, что Миранды не было в ее постели этим утром, и тем, что он искал ее здесь. Ждал, что она поймет, что он сделал больше, чем просто поцеловал ее. Когда она поняла это, ее рука безвольно упала вдоль тела.

Жози уставилась на него, на мгновение потеряв дар речи. Затем, словно умоляя его доказать ее неправоту, она прошептала:

— Себастьян?

Он мрачно посмотрел на нее, продолжая молчать под ее совершенно сбитым с толку взглядом. Не было смысла отрицать его вину в том, что, как она знала, было правдой, и не было смысла пытаться объяснить, когда он знал, что она не поймет. Он едва понимал самого себя.

— О, Себастьян, — повторила она с состраданием и сочувствием. Он поблагодарил Бога за то, что не увидел упрека в ее глазах. — Ты — причина, по которой она ушла, не так ли?

— Да, — ответил он, его плечи опустились под тяжестью вины и отчаяния от потери ее. Она сбежала из Лондона, потому что не могла находиться рядом с ним. И правда в этом была жестокой.

— Тогда ты должен поехать за ней!

От нее исходила настойчивость, и она потянулась к его руке, чтобы потащить его к двери.

— Если ты поедешь на своей лошади, то легко сможешь догнать ее к вечеру и…

Но он не сдвинулся с места. Она отпустила его руку и отстранилась, чтобы посмотреть на него. В этом взгляде, наконец, мелькнуло обвинение, которого он так долго ждал.

— У тебя нет намерения жениться на ней, — мягко обвинила она.

— Нет, — подтвердил он, не в силах больше ничего сказать. Недавний спор с Мирандой по поводу брака задел его за живое. Он не думал, что сможет вынести это во второй раз со своей сестрой.

Ее взгляд, полный резкого упрека, стал еще глубже, даже когда она напомнила ему:

— Но ты должен.

Она понизила голос, как будто боялась, что их подслушают, даже когда они стояли одни в комнате.

— Ты погубил ее.

Ее мягкое обвинение пронзило его насквозь. Он тихо ответил хриплым голосом:

— Я не могу жениться на ней, и ты это знаешь. И она тоже. Она знала это с самого начала.

Он увидел, как на нее снизошло понимание, за которым немедленно последовало убитое горем выражение сочувствия к нему и заботы о Миранде. Для тех, кто принадлежал к высшему свету, Миранда была ничем не лучше барменши, служанки или продавщицы. Но он знал лучше. Теперь он знал, какая она особенная, какая по-своему прекрасная и царственная. Однако это не имело никакого значения ни для расстояния между их статусами, ни в том, на ком он должен был жениться. Неважно, как сильно он заботился о ней, неважно, каким счастливым она его делала, она никогда не сможет быть его герцогиней.

Ее глаза смягчились, заблестев печалью. Она нежно положила руку ему на плечо, все еще пытаясь убедить его, и тихо сказала:

— Но если вы заботитесь друг о друге…

— Я герцог, — огрызнулся он, поворачиваясь к ней,