– Вряд ли я смогу чем-то помочь вам, – сразу сказала директриса. – Я работаю здесь семь лет. Моего предшественника уже нет в живых. Никто не помнит Иглу. Мы расспрашивали всех, а журналисты допросили половину бывших сотрудников. Единственное, что я могу вам показать, – вот эту общую фотографию. Кажется, больше не осталось ничего в память об этом подопечном.

Она принялась открывать выдвижные ящики один за другим, но нужный предмет не находился.

– Ядзя! – крикнула она наконец. – Где тот архивный снимок, который я показывала телевидению? И принеси мне журнал девяносто третьего года, который мы нашли в подвале. – После чего она обратилась к Саше: – Там тоже ничего интересного. Ничем не выделялся, никто и предположить не мог, что он станет известным певцом. – Директриса улыбнулась.

Саша постепенно оправлялась от шока.

– Я впервые вижу такое государственное учреждение. Это точно детский дом?

Директриса с радостью приняла комплимент. Она подвинула в сторону Саши информационный проспект на лощеной бумаге:

– Ремонт был окончен в прошлом году. У нас есть спонсор. Акционерное общество SEIF помогает нам. Мы являемся фондом, организуем сборы средств, имеем собственный бюджет, наши дети снимаются в кино. Кроме того, нам удалось получить немного денег от Евросоюза. Если вы думаете, что Игла дал нам хоть копейку, то ошибаетесь. Он всегда скрывал, что воспитывался здесь. Журналисты открыли его тайну, я сама была крайне удивлена.

Секретарша принесла большой помятый лист фотобумаги, на котором были размещены семьдесят маленьких черно-белых снимков воспитанников. В нескольких местах он был надорван, ясно, что в течение всех этих лет групповое фото не висело за стеклом.

– Когда-то делали такие. Сегодня у нас более трех сотен детей, но мы стараемся, чтобы как можно больше попадало в семьи. Такие огромные учреждения – не самое лучшее место для развития личности.

Саша беспомощно всматривалась в фото детей, которые жили здесь в 1993 году. Изображения не превышали размерами почтовую марку. Несмотря на все старания, Саша не смогла найти Иглу. Директриса заметила это и ткнула в фото пальцем.

– Не похож, правда? – Она улыбнулась.

Саша посмотрела на не слишком красивого брюнета с немодной сегодня стрижкой под пажа.

– Действительно, – пробормотала. – Темные волосы.

Директриса пожала плечами:

– Он жил у нас почти с рождения. Были попытки передать его в семью, но, насколько мне известно, трижды они оказывались неудачными. Правда ли то, что он был наркоманом? – вдруг выпалила она, желая удовлетворить и свое любопытство тоже.

Саша взглянула на на нее разочарованно. Кажется, она зря сюда пришла. Эта женщина знала намного меньше, чем она сама.

– Мне на эту тему ничего не известно, – заявила она. – В момент смерти обнаружено только минимальное количество одурманивающих веществ. Остальное покажет следствие.

Любопытство директрисы осталось неудовлетворенным.

– Я не скрываю, что у нас тут серьезная проблема с наркотиками. Дилеры сейчас вербуют даже очень маленьких детей. – Она тяжело вздохнула.

– Работает ли у вас монах-доминиканец, ксендз Анджей? – спросила Саша без особого интереса, скорее просто для порядка, не рассчитывая, что сегодняшний визит в детский дом хоть немного прояснит дело.

– Конечно! – Директриса засияла. – Это святой человек. Мы сейчас его позовем. Правда, он вряд ли был знаком с Иглой. Он пришел к нам в двухтысячном. Ядзя! Позови Анджеека! – крикнула она громко, не утруждая себя тем, чтобы выйти из кабинета, после чего обратилась к Саше: – У меня есть прекрасный африканский кофе. Анджей привез с миссии. Вы выпьете с нами кофе, правда?

Саша кивнула. Директриса была заинтригована, она явно рассчитывала на участие в разговоре с доминиканцем.

– Я видела объявление в лифте. Почему вы согласились на то, чтобы детей привлекали для участия в телепроектах? – спросила Саша.

– Это требование нашего спонсора, – пояснила пани директор. – Я не вижу в этом ничего плохого. Для детей неплохая возможность заработать, почему бы и нет.

– Значит, телевидение платит им?

– Детский дом хранит для них эти деньги в специальном фонде, – ответила директриса, колдуя над кофе. Она смолола его в ручной мельнице и пересыпала в специальную емкость. – Потом, по достижении ими совершеннолетия, мы передадим эти средства на счета в SEIFе. У каждой из наших звезд будет собственный вклад, с самым высоким процентом. Пригодится перед началом взрослой жизни.

– Это что-то вроде тюремного фонда для заключенных?

– Можно и так сказать, только это намного более значительные суммы. – Женщина улыбнулась. – Ведь лучше, когда они играют в фильмах, чем торчат на газоне у приюта, не правда ли?

– А вы видели те фильмы, в которых участвуют дети? – спросила Саша.

Директриса с беспокойством взглянула на нее.

– Что вы имеете ввиду?

Саша пожала плечами:

– Мне просто интересно, видели ли вы результаты их работы. Или хотя бы пробы.

– Все вполне легально. Каждый раз с ними ездит на съемки воспитатель. Некоторые дети попадают в базу, действительно приглашаются на съемки и зарабатывают. Может быть, вы видели такого темнокожего Матвея – он уже год как играет в «Зерне»[31], а Эвелинка – в том сериале о приемной семье.

– Нет, не видела.

Она сунула в сумку информационные буклеты и записала в блокноте фамилию директора агентства актеров массовки. Вошел худощавый мужчина с бородой и копной спутанных, с проседью волос. На нем были серый джемпер поло, зеленая футболка и простые брюки. Монах-доминиканец Анджей Зелиньский с первого взгляда вызывал симпатию. Залусская была уверена, что он прекрасно ладит с детьми. Ему даже не нужно было открывать рот, чтобы расположить к себе. Попросту чувствовалось, что этот человек живет так, как хочет, – в согласии с собой и своим Богом. Ясно было, что если он что-то знает, то обязательно поделится с ней этим знанием. К сожалению, рассчитывать было особенно не на что, и Саша с трудом скрывала разочарование. Не было никаких шансов на то, чтобы Зелиньский помнил Иглу, он был того же возраста, если не младше.

– Мы можем остаться одни? – спросила она директрису, и та вышла из кабинета крайне раздосадованная. – Я не займу много времени, – предупредила она монаха. Тот был сосредоточен, но лицо его выглядело спокойным. – Мне сказали, что вы знали Иглу.

– Иглу? – Он нахмурил брови. Он рад был помочь, но это прозвище ни о чем ему не говорило.

– Янек Вишневский. К вам меня направил Павел Блавицкий. Это было довольно давно. Может, вы попытаетесь что-то вспомнить?

– Сожалею. – Он развел руками. – Большинство детей я помню, хотя пофамильно далеко не всех. Если бы у вас была фотография, какая-нибудь мелочь, хоть что-то.