улыбку. У нее круглый живот размером с голову. — Я нашел дерево на берегу и воспользовался одним из их инструментов. Всего лишь камень, но с острым лезвием. Пришлось работать медленно. — Он переворачивает куклу, разглядывая ее. — Но дерево хорошее. Мягче березы и, думаю, не так легко ломается.

Он подносит куклу к носу.

— У него счастливый запах. Не как у березы. Потом отдает мне.

К очагу подходят муж с Джоном Уильямсом, мокрые и продрогшие. Я вижу на руках американца запекшуюся кровь с охоты.

— Что это? — спрашивает муж.

— Иван сделал, — отвечаю я. Он берет куклу и проводит большим пальцем по ее гладкой спине.

— Теперь тебе нужно сделать остальных, — говорю я.

— Каких остальных?

— Ее семью.

— Надеюсь, получится. Я не могу работать быстро без своих инструментов.

— Лучше сделай тарелку, — говорит муж. Он возвращает мне куклу. — Это произведет на колюжей большое впечатление. У них ничего нет, кроме подносов. И корзинок.

Он имеет в виду плетеные плошки. Мы пользуемся ими каждый день. Не думаю, что квилеты ими недовольны.

— Если сделаешь по-настоящему хорошую тарелку, возможно, тебе больше не придется ходить на охоту, — продолжает муж.

— Для тарелки мне нужен кусок побольше, — отвечает Курмачев печально. Потом обращается ко мне: — Можете оставить себе.

— Оставить себе?

— Куклу.

— Нет, — я пытаюсь ее вернуть.

— Вам не нравится?

— Нет! Вовсе нет! Просто… разве ты не хочешь ее доделать?

Он внимательно разглядывает свою работу.

— Она готова. В любом случае я сделаю еще одну.

Я переворачиваю куклу в руках.

— Надеюсь, и правда сделаешь, — Отвечаю я. Потому привязываю ее к поясу, как крестьянка привязывает ключ.

Как я и предсказывала, дождь идет всю ночь, яростно стуча по крыше. Утро не приносит облегчения. Буря еще не решила оставить нас в покое. Колюжи возятся под одеялами и негромко переговариваются, откладывая начало дня. Лишь некоторые храбро заставили себя вылезти из постелей на холодный воздух. Они ворошат угли и подбрасывают в огонь хворост.

Я закрываю глаза. На меня накатывает тошнота. Я натягиваю одеяло до самого подбородка. Муж делает слабую попытку вернуть его себе, но, когда я не отпускаю, встает и выходит из дома. Схватив одеяло, я скрываюсь под ним с головой.

Через какое-то время я чувствую, что рядом кто-то двигается, и, выглянув из-под одеяла, вижу вокруг себя лес ног.

— Кабалило ксакш[56], — говорит одна женщина.

— Тсикса, дакил![57] — отвечает другая.

Мне хочется, чтобы они ушли и оставили меня в покое.

Отчего мне так нездоровится? Сегодня я опять едва могу подняться. Дым, холод, женщины — все вызывает тошноту. Микстуры, которыми они меня поят, ничуть не помогают.

Может быть, я умираю. Может быть, я…

Я прячу лицо под одеялом. Не может быть. Или может? Но как такое возможно? Хотя, с другой стороны, почему я не могу быть беременной? Мне уже восемнадцать, и я замужняя женщина — у молодых жен появляются дети. Это происходит постоянно.

Я чуточку приспускаю одеяло с лица и медленно поднимаю глаза. Обвожу взглядом окружившие меня лица, половина которых кажутся перевернутыми из моего положения на полу. На них написана странная смесь беспокойства с радостью, подтверждающая мои подозрения.

Мы с мужем часто говорили о том, чтобы завести детей. Дома в Ново-Архангельске и в нашей уютной каюте на бриге мы предавались мечтам о сыне, который проявит себя в императорском флоте, и о дочери с талантом к математике. Для меня это было всего лишь вероятностью — отдаленной и не слишком насущной. Отсутствие месячных казалось благословением, тем более что время тянулось так неравномерно, что я и понятия не имела, как долго они отсутствуют. Мои пальцы переплетаются на животе под одеялом. Я поправилась? Невозможно представить, что лишь слой кожи отделяет мою руку от ребенка.

— Хача ачид?[58] — спрашивает одна женщина.

Я с улыбкой киваю, надеясь, что это правильный ответ.

Муж возвращается в дом. Когда он подходит, женщины рассыпаются. Он трясет мокрой головой. На земляной пол падают брызги.

— Дождь будет идти весь день, — говорит он. — На тропе грязи по колено. Взгляни на мои ноги. — Он топает, снова разбрызгивая воду. Потом смотрит на меня, свернувшуюся калачиком в постели. — Давай, Аня, вставай.

Я должна рассказать ему свои новости, но я никогда не думала, что все будет вот так. Когда мы разговаривали о том, чтобы завести детей, я представляла себе этот момент. Как я расскажу ему, когда мы будем сидеть у ревущего в камине огня или лежать, обнявшись, в нашей спальне, а может быть, пить чай в лучах утреннего солнца, косо падающих из окна на отполированный паркет. Представляла, как на его лице вспыхивает изумление, сменяющееся восторгом. Как он сожмет меня в медвежьих объятиях, может быть, даже закружит в воздухе, прежде чем поймет, что отныне со мной нужно обращаться бережнее.

Я вижу себя со стороны — сжавшуюся под запятнанным, пахнущим дымом одеялом рядом с огнем, доблестно пытающимся заняться в промозглом воздухе, под звуки дождя, барабанящего по крыше, и негромкой утренней болтовни множества людей, живущих с нами в одном доме.

— Что такое? — Он опускается на колени у края постели. — Что случилось?

Я беру его за руку. Он пытается высвободиться, но я не отпускаю.

— Я знаю, что со мной не так. Почему мне нездоровится.

— Ну так скажи мне. В чем дело?

Предполагалось, что сейчас я должна обставлять детскую. Выбирать мебель. Шить и вязать крошечные рубашонки, чепчики и туфельки. Одеяльца, мягкие, как мех. Договариваться с повитухой. Готовиться к родам. Искать кормилицу. А моя матушка должна быть рядом со мной, ведь она единственная, кто в силах сделать так, чтобы все вышло правильно.

— Аня? — Муж бледнеет. — Что с тобой?

— Помнишь, ты говорил, что хочешь детей? Его рука сжимается. Он перестает дышать. — Невозможно, — говорит он. — Не может быть.

Кивнув, я пожимаю плечами.

— Боже, — произносит он. Вырывает у меня руку. — Боже.

Мне кажется, Николай Исаакович никогда всерьез не задумывался о детях, ему просто хотелось, чтобы когда-нибудь они у него были. Он не ожидал услышать эти новости в подобном месте. Не ожидал, что ему придется думать о будущем ребенка тогда, когда он не может даже распоряжаться собственным будущим. Теперь все изменилась. Его отвлеченная мечта стала действительностью. Я убираю руку обратно под одеяло.

— Аня… ты уверена?

— Да, — шепчу я. — Ты же счастлив, правда?

— Да! Очень счастлив! Конечно, — восклицает он. — Только…

Я закрываю глаза, чувствуя, как к ним подкатывают слезы.

— Нет, — кричит он. — Нет, Аня, не