дом в Ново-Архангельске прошлым летом. Их головки столь соблазнительно клонились от доносившегося с моря бриза, что я пыталась помочь им расти, выдирая сорняки, поливая их, когда земля казалась слишком сухой, что благодаря дождю случалось нечасто. Их век был так короток.

Я не знала, что корешки съедобны. Если бы мне это было известно, мы бы их ели. Я могла бы испечь с ними пирожки. Белые гроздья, меньше испанской картошки, которую я ела у Маки, разваливаются на мелкие кусочки, как печенье.

Раз мы уже на лугу, мы выкапываем и другие коренья. Колюжка Клара показывает мне растение с длинными корнями, прямыми и тонкими, как гвозди, забитые в землю. На то чтобы выкопать их, уходит гораздо больше времени.

Когда она показывает мне, что делать, на нее набрасывается маленькая девочка и принимается играть с ее волосами, щекотать, тайком брать ее инструменты, покуда колюжка Клара не вскакивает, пытаясь ее схватить. Девочка с визгом отбегает. Но вскоре возвращается и помогает копать длинные корни. Свежевыкопанную землю она бросает в Клару, но так, чтобы та до нее не долетала. Клара не обращает внимания.

Вернувшись домой, мы моем коренья и на некоторое время кладем в угли. Когда они пропекаются, от них исходит ореховый аромат, от которого меня заново охватывает тошнота. Я убегаю туда, где играют дети.

Они сидят вокруг кучи папоротника. Один мальчик делает глубокий вдох, потом берет лист.

— Пила, — говорит он и отрывает одну пластину. Потом повторяет: — Пила, — и срывает еще одну.

— Пила, пила, пила, — твердит он, выдирая по пластине каждый раз, как произносит это слово. Дети наклоняются и считают сорванные пластины. Оборвав один лист, мальчик поднимает другой. Когда у него заканчивается дыхание, он рвет яростнее.

— Пила. Пила. Пила! — произносит он, задыхаясь. Наконец он отбрасывает лист с оставшимися на нем пластинами и падает на спину, хватая ртом воздух. Дети одобрительно кричат и смеются, потом пересчитывают оторванные лепестки. Я стараюсь не отставать. Кажется, они насчитали сорок семь.

Затем наступает черед маленькой девочки. Это та самая девочка, что копала со мной корешки и набрасывалась на колюжку Клару.

— Пила, пила, пила, — восклицает она, благоразумно не повышая голоса и не поднимая головы. Ее пальцы порхают, оторванные пластины падают перед ней в кучу.

— Пила, пила, пила, — продолжает она. Куча растет. Игравший до нее мальчик считает вслух. Наконец она в последний раз выдыхает пила и театрально отбрасывает почти голый стебель.

Пятьдесят два.

Дети одобрительно кричат. Мальчик вскакивает.

— Вакаш, — выпаливаю я. Дети оборачиваются, удивленные моим присутствием. Потом смеются и дразнят девочку. Мальчик протягивает мне лист папоротника.

Они подвигаются, чтобы я могла сесть к ним в круг. Я сажусь и оглядываю кучу папоротника перед собой. Улыбаюсь. Может быть, на одном из этих листьев распускается огненный цветок моей матушки. Она была бы разочарована, думаю я, если бы узнала, что для нахождения этого редкого божественного растения не нужно путешествовать за тридевять земель, что дети играют с ним и обращаются точно так же, как с обыкновенным папоротником.

Я выбираю лист и вытаскиваю его из кучи. Верчу в руках. Да, этот подойдет.

Наконец, набрав воздуха, я срываю пластину.

— Пила, — говорю я. Обрываю лист дальше, тихо приговаривая: — Пила. Пила. Пила.

Когда мне кажется, что я и секунды больше не выдержу без воздуха, я в последний раз кричу пила и бросаю свой лист.

Двадцать девять.

— Вакаш, — говорит девочка, и все смеются.

Вечером, когда настает время ужина, запах печеных корешков все еще вызывает у меня отвращение, поэтому я предлагаю свою долю плотнику Курмачеву.

Он делит ее на две части и перебрасывает одну американцу.

— Ты оставил себе больше, — возмущается Джон Уильямс.

— Иди ты! Неправда.

— А вот и правда, свинья!

— Нет, неправда! Госпожа Булыгина, вы же видели?

— Т-с-с-с, — говорю я, пока их голоса не стали совсем громкими. — Вам обоим хватит. Прекратите вести себя, как дети малые.

Опередив дальнейшие возражения, Курмачев запихивает в рот все корешки и жует. До меня доносится ореховый запах, и я отворачиваюсь.

Сделав это, я замечаю, что колюжка Клара смотрит на нас. Она стоит на коленях у подноса, который делит с другими. Ее взгляд перелетает с меня на Курмачева, потом на Джона Уильямса. И замирает. Не отрывается от американца. Она смотрит на него так пристально, что ему стало бы неуютно, заметь он это. Она еще не привыкла к его рыжим волосам, светлым глазам и бледной коже. Никто не привык.

Джон Уильямс загребает оставшиеся куски рыбы на своем подносе. Жуя, он снова проводит по подносу рукой на случай, если что-то пропустил. Пристальный взгляд колюжки Клары остается для него незамеченным.

Вдруг из ниоткуда появляется девочка и прыгает на колюжку Клару. Та вскрикивает и тянется к подносу, чтобы не дать вывалиться содержимому. Девочка катится по полу, потом сворачивается под боком у изумленной колюжки Клары и прижимается к ней. Наконец та отпихивает девочку — но недалеко — и только после этого приступает к еде.

Эта прыгучая волоокая малышка похожа на крольчонка. Про себя я называю ее Зайкой.

Колюжка Клара приходит за мной после утренней трапезы. У нее нет ни корзин, ни инструментов. Мы идем к морю вместе с пятью другими девушками, все несут весла. Девушки болтают, пока мы подходим к лодкам.

Там уже ждут двое парней. Они дают нам с колюжкой Кларой весла.

Мы отталкиваем наш челнок от берега. Нос поворачивает влево. Мы плывем на юг.

Мне как-то доводилось грести, когда мы катались на маленькой лодочке по пруду петербуржского парка. Я канючила, пока отец не сдался и не позволил мне. Родители сидели на корме, отец наставлял меня, как держать курс:

— Правым. Еще. Теперь греби прямо. Сильнее.

Один раз я не опустила как следует весло, и оно проехалось по поверхности воды. Родителей окатило брызгами.

— Аня! — вскрикнули они, и мы все засмеялись.

Но по-настоящему я никогда не гребла. Я опускаю весло в воду и тяну. Мы пробиваемся сквозь волны, разбивающиеся о берег и пытающиеся отбросить нас назад. Я стараюсь подстроиться под колюжку Клару, но она гребет слишком быстро. Мы проплываем мимо нашего мыса, за которым лежат длинный песчаный берег и новые скалы. Проходит какое-то время, прежде чем мы добираемся до острова, которого я еще не видела.

Он гораздо больше, чем казалось, когда мы подплывали. Кормчий направляет челнок к отмели, где вода спокойнее, нет волн и мы можем вытащить лодку на берег. Мы все высаживаемся.

Кричат чайки. Их