— Как ты поступишь с аргивянами? — спросил Александр как-то за обедом, вскоре после своего прибытия.

— Оставлю их здесь. Парменион справится с ними. Они явились, как я полагаю, покрасоваться: привыкли на юге к полуобученным союзным войскам. Наши люди знают, где их слабое место, и дали им это понять. Да кто они такие, солдаты или невесты? Хорошая плата, хорошая пища, хорошее жилье — и все не по ним. Они дуются на учениях, не любят сарису; у них руки растут из задницы, и наши мужики смеются. Что ж, они могут остаться, дело найдется и для их коротких копий. Они распустили было перья перед моими людьми, но им приходится подтянуться. Так говорят их военачальники.

Александр, подбирая кусочки рыбы хлебом, сказал:

— Послушай.

Первый свой вопрос он задал потому, что до него донеслись полувнятные крики недовольства. Теперь они стали громче.

— Поглоти их Аид, — сказал царь. — Что на этот раз?

Отчетливо были слышны оскорбления, выкрикиваемые на греческом и македонском.

— Что угодно заставит их распустить язык, когда они на взводе. — Филипп оттолкнул стул, вытирая пальцы о свое обнаженное бедро. — Петушиный бой, ссора из-за мальчишки… Парменион делает рекогносцировку. — Шум усиливался; к каждой стороне подошло подкрепление. — Ерунда, я справлюсь с ними сам.

Хромая, он заковылял к двери.

— Отец, они опасно возбуждены. Почему бы тебе не надеть доспехи?

— Что? Нет, это лишнее. Они заткнутся, как только меня увидят. Они не желают считаться с чужими военачальниками, это плохо.

— Я тоже иду. Если военачальники не могут их унять…

— Нет, нет, ты мне не нужен. Доедай. Симмий, держи мою порцию на огне.

Он вышел как был, вооруженный одним только мечом, с которым не расставался. Александр встал и подошел к двери, глядя ему вслед.

Между городом и укрепленным лагерем осаждающих оставалась широкая полоса, пересеченная щелями траншей, бежавших к осадным башням; там и тут стояли форпосты. Здесь, между часовыми или сменявшейся охраной, и завязалась потасовка, хорошо видная всему лагерю, так что драчуны быстро получили подкрепление. Их было уже несколько сотен; греки, оказавшиеся ближе, числом превосходили македонцев. Злобные насмешки перелетали от одних к другим. Перекрывая шум, военачальники обменивались упреками, причем каждый угрожал именем царя. Филипп сделал несколько шагов, огляделся, криком подозвал какого-то верхового, скачущего к толпе. Тот спешился, подсадил царя, и Филипп галопом понесся вперед, призывая к молчанию со своей живой трибуны.

Он редко пользовался устрашением. Воцарилось молчание, толпа расступилась, пропуская его. Когда она снова сомкнулась, Александр увидел, что лошадь попалась норовистая.

Оруженосцы, прислуживавшие за столом, возбужденно переговаривались, почти не понижая голоса. Александр смерил их взглядом; мальчишкам следовало ждать приказаний. В следующей за домом царя хижине помещалась охрана; в дверном проеме торчало множество голов.

— Вооружайтесь! — крикнул он им. — Скорее!

Филипп пытался совладать с лошадью. Его властный голос звучал теперь сердито. Конь встал на дыбы и, должно быть, кого-то ударил: поднялся возмущенный вопль, послышалась брань. Внезапно лошадь пронзительно заржала и, поднявшись, стала оседать; царь все еще держался. Потом лошадь и всадник исчезли в бушующем крикливом водовороте.

Александр подбежал к висящим на стене доспехам, схватил шлем и меч — на возню с остальным не было времени — и крикнул оруженосцам:

— Под ним убили лошадь. Идем.

Вскоре он бежал впереди, не оглядываясь, далеко ото всех оторвавшись. Македонцы выскакивали из казарм. Теперь все решали мгновения.

Александр тараном вошел в толпу, расступившуюся перед ним. Здесь преобладали зеваки, простые любопытные, не имевшие собственного мнения и готовые подчиниться любому.

— Дайте пройти. Пропустите меня к царю. — Он слышал слабеющий визг умирающей лошади, перешедший в хрип, но Филипп молчал. — Назад, назад, дайте пройти. С дороги, мне нужен царь.

— Он хочет к папочке.

Первое препятствие: широкоплечий, заросший бородой аргивянин, ухмыляясь, преградил ему путь.

— Взгляните-ка: ну и петушок.

Последнее слово застряло у него в горле. Рот и глаза грека широко раскрылись, из шеи хлынула кровь. Уверенным привычным движением Александр вытащил свой меч.

Люди расступились, стала видна все еще дергающаяся лошадь, лежавшая на боку, придавив ногу Филиппа, который неподвижно распростерся рядом. Над царем заносил копье аргивянин — в нерешительности, ожидая одобрения. Александр бросился к нему.

Греки теснились и топтались на месте, македонцы начинали напирать. Александр встал рядом с телом отца, прижатого к земле лошадью, начинавшей коченеть. «Царь!» — крикнул он, чтобы указать дорогу своим людям. Вокруг него солдаты нерешительно переминались: каждый подзуживал соседа, чтобы тот напал первым. Для всех, кто стоял у Александра за спиной, он был легкой мишенью.

— Это царь. Я убью первого, кто прикоснется к нему. — Кое-кто испугался; Александр устремил глаза на человека, который, судя по тому, как на него смотрели, был душой мятежа. Выдвинув челюсть, Александр процедил: — Расходитесь, живо. Или вы сошли с ума? Думаете, что сможете выбраться из Фракии живыми, если убьете его или меня?

Кто-то пробормотал, что они выбирались и не из таких мест, но ни один человек не двинулся.

— С обеих сторон мои люди, гавань в руках у врага. Или вы устали от жизни?

Внутренний голос, дар Геракла, заставил Александра резко обернуться. Он едва ли разглядел лицо поднявшего копье солдата — только незащищенное горло. Лезвие его меча разрубило трахею; грек отшатнулся, липкими от крови пальцами зажимая рану, из которой со свистом вырывался воздух. Александр приготовился уже сражаться с остальными, но в эту минуту сцена переменилась; он внезапно увидел спины царских телохранителей и сомкнутые перед отхлынувшими рядами аргивян щиты. Гефестион, задыхаясь, как преодолевший сильный прибой пловец, встал у него за спиной, готовый отразить натиск. Все было кончено; за это время он только-только успел бы доесть свой обед.

Александр осмотрел себя. На нем не было ни единой царапины, каждый раз он первым наносил удар. Гефестион о чем-то спросил, и он ответил с улыбкой. Сияющий, спокойный, он был окружен своей тайной: божественной свободой убивать страх. Страх мертвым лежал у его ног.

Грубовато покрикивая на своих людей, суматоху привычно унимали появившиеся военачальники, аргивянин и помощник Пармениона. Колебавшиеся быстро присоединились к зрителям; отхлынув, как отлив, они обнажили площадку с десятком мертвых и раненых. Все, кто находился рядом с царем, были взяты под стражу и уведены прочь. Труп лошади оттащили в сторону. Мятеж был подавлен. Крик поднялся снова, но уже в задних рядах, где не видно было, что происходит на самом деле, и страх питался молвой.