Данила чуть толкает меня в спину. Я делаю неуверенный шаг, как раздаётся удар в колокол. Звон жалобно разносится в морозном воздухе. Я невольно вздрагиваю. Не знаю, дурной это или хороший знак.

– Садись вон там, – шепчет Данила, вытягивая руку и указывая на стол, за которым сидят одни бородатые мужчины.

Я, стараясь не смотреть в глаза общине, делаю несколько шагов вперёд и застываю возле лавки. Искоса оглядываю сидящих, отмечая про себя, что они сильно отличаются от остальных. Скорее всего это воины. Это сложно описать словами, скорее возникает чувство, стоит лишь заметить шрамы на руках и лицах. Цепкие настороженные взгляды. Сильные жилистые пальцы. От бойцов веет уверенностью и угрозой.

– Чего замер? – задаёт мне вопрос один из них – лысый, коренастый, лет пятидесяти. В отличие от остальных у него жидкая борода и восточный разрез глаз. – Садись, в ногах правды нет. – Он протягивает мне руку: – Азат.

– Сергей, – подумав, какое имя выбрать, отвечаю я, пожимая твёрдую как сталь ладонь, покрытую следами от ожогов.

Я сажусь на скамейку. Данила тоже садится рядом. Поднимаю голову. Только сейчас я замечаю, что всё это время на нас смотрел священник. Он точно чего-то выжидал. Старик поднимается.

– Братья и сестры! – начинает священник. – Поприветствуйте Сергия! Он прошел долгий путь и в итоге Господь привёл его к нам! Вы спросите почему? – видя, что люди затаив дыхание слушают речь, отец-настоятель продолжает: – Знает лишь он! – старик вытягивает указательный палец вверх. – Его власть! Его воля! Не наша! Но наша ответственность в том, что мы должны разобраться, кто есть он, – старик сурово смотрит на меня, и от этого холодного взгляда мне хочется сбежать, – благо иль худо для нас! В этом суть. В этом предназначенье и испытанье. Не быть слепцами, но быть мудрыми, ибо как говорится, не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы! И какою мерою мерите, такою и вам будет отмерено! Подумайте над этими словами, а пока время трапезы. Ешьте, а то остынет.

Старик садится. Люди не заставляют просить себя дважды. Судя по стуку ложек и вилок о тарелки, каждый торопится закинуть в рот как можно больше и быстрее. Я решаю последовать примеру общины. Тем более, что я жутко голоден, а на столе передо мной стоит алюминиевая миска, до краёв наполненная мутной, но вкусно пахнущей похлёбкой. Что-то отдалённо похожее на ломоть чёрствого чёрного хлеба и кружка с какой-то, судя по запаху, травяной настойкой. Давно я не ел горячего. Запускаю ложку. Помешиваю суп, в котором плавает зелень, какая-то крупа, немного грибов и… к моему удивлению, кусочек мяса. Не крысятина или собачатина, эту дрянь я ни с чем не спутаю, один запах чего стоит, а вполне себе мясо, с виду похожее на свинину.

Нехорошее предчувствие зверем шевелится в душе. Я слишком хорошо знаю человеческую породу, чтобы так слепо во всё верить. Украдкой оглядываюсь. Вижу, как все уплетают суп за обе щеки и берут добавки, которую щедро разливают двое парней, нося по рядам огромные кастрюли с половниками.

«Неужели… – я гоню страшную мысль прочь, – они все…»

– Ты давай, налегай, – шепотом говорит Данила, пихая меня локтем, – тебе силы нужны будут, не боись, свинина это, не каждый день конечно, но сегодня можно.

Парень улыбается и, повернувшись, знаком подзывает к себе прислужника с кастрюлей. От сердца отлегло. Я осторожно запускаю ложку в рот, смакую похлёбку, которая кажется мне самой вкусной едой, что я ел за последние годы. Глотаю. Горячо. Давлюсь. Кашляю. Чем навлекаю на себя осуждающие взгляды сидящих рядом со мной.

Я виновато смотрю по сторонам. Стараюсь даже потише стучать ложкой о миску. Отламываю кусочек от ломтя. Неуверенно кладу его себе в рот. Жую. Хм… Странно. Похоже на заплесневелый хлеб. Вот только чувствуется что-то ещё, какой-то посторонний горьковатый привкус. Проглатываю. Неожиданно ловлю себя на мысли, что хлеб, если эту массу конечно можно так назвать, пахнет дубом и землёй. Но вполне съедобно и даже вкусно. Отламываю ещё кусок и шепотом спрашиваю у Данилы:

– Откуда у вас хлеб? Вы что пшеницу выращиваете?

Парень улыбается. Мотает головой.

– Нее… – тянет он, – столько пшеницы не вырастить. Это наши поварские додумались макароны отваривать, а потом в буханки запекать. У нас этого добра навалом, продовольственные склады в своё время прошерстили, затарились. Просрочка конечно, но если хорошо отварить, то есть можно.

– А привкус? – не унимаюсь я.

– Это толчёная кора дуба, – продолжает ликбез Данила. – Добавляют, чтобы запах плесени отбить и для дёсен полезно, чтобы не кровили.

– Понятно, – я закидываю в рот ещё кусок «хлеба» и допиваю, прямо через край миски, похлёбку. Потом беру мякиш и дочиста вытираю им тарелку перед тем, как его съесть. Замечаю, что так делают все. Голод – лучший учитель. Каждая крошка идёт в дело.

– Вкусно? – спрашивает Азат.

Я киваю.

– Это он ещё нашего «земляного кофе» не пробовал, – с издёвкой в голосе говорит дюжий малый, сидящий напротив меня. Я вижу, как он сжимает кружку так, что белеют пальцы. – Принесло к нам залётного, – продолжает боец, недобро глядя на меня, – посмотрим, что сход скажет.

Остальные смотрят на него. Азат качает головой. Я молчу, пытаясь сообразить, что это за напиток и чем вызвана его злоба ко мне.

В этот момент слышится удар колокола. Священник поднимает руку.

– Братья и сестры! – зычно говорит старик.

Те, кто не успел, сразу прекращают есть. Все смотрят на отца-настоятеля.

– Время пришло.

Мне кажется, что на этой фразе пламя газовых светильников дернулось.

– Не расходиться. Как только уберут со столов, вы выслушаете моё слово, а потом его! – старик показывает на меня. Я вздрагиваю. – От того, что он скажет, мы решим, как поступить с ним.

Священник говорит так, словно меня нет в помещении. От этого мне становится не по себе. Если бы не Данила, то я бы встал и ушел. Я понимаю, что так меня испытывают, но от этого не легче. Еду со столов быстро убирают. Я стараюсь не смотреть по сторонам, мысленно прикидывая, что может произойти дальше.

«Устроят судилище? – предполагаю я. – Будут попрекать прошлым? Если женщины станут голосить, это хуже всего. Уже проходили, – я мысленно усмехаюсь, вспоминая как визжали бабы тогда в Убежище, когда меня волокли по коридору. Настроение толпы меняется быстро. Это я хорошо усвоил».

Тем временем со столов уже убрали. Затем их развернули вместе с лавками, так что образовался неширокий проход, ведущий к столу, за которым сидит отец-настоятель. Люди рассаживаются.

«Что же, – я невесело улыбаюсь, – представление начинается».

Надеюсь, что придут Эльза и Яр. Так мне будет легче. Хоть кто-то кого я знаю. Данила не в счёт, я его слишком мало знаю.

Дождавшись, когда все рассядутся, священник знаком руки подзывает меня.