- А я ничего и не говорил, - голосом каукаловского сослуживца, неудачно спланировавшего с крыши армейской казармы, произнес Аронов, и Каукалов чуть не вздрогнул: слишком уж близким было попадание - показалось, что тот сослуживец явился на землю, чтобы рассчитаться с ним...

Он едва справился с собой и отвел глаза.

Старик Арнаутов, больно защипнув кожу на руке Каукалова, ухватил его пальцами.

- Это прежде всего относится к тебе, - сказал он. - Понятно? выдержал паузу, подставил ладонь. - Ставьте сюда посуду. Не бойтесь, не уроню... - Он отнес стопки в шкафчик, остаток бутылки с канадским виски запер в сейф и, вернувшись, произнес то, что хотел произнести: - Завтра снова выходите на Минское шоссе. Берите следующую фуру.

Каукалов посмотрел на часы. Старик Арнаутов фыркнул:

- Куда торопишься, парень? Не торопись, на тот свет всегда успеешь. В общем, программа такая: мы расширяем свой бизнес. Выходить на трассу будете каждый вторник. Итого четыре раза в месяц. Сможете?

- Да, - поспешно ответил Аронов.

- Не тебя спрашиваю! - Арнаутов строго глянул на Каукалова.

- Попробуем, - помедлив, отозвался тот.

- Это приказ, - в голосе старика появилась железная скрипучесть, - и если приказ этот не выполним, то ни тебе, ни мне, ни вот... - Арнаутов перевел взгляд на каукаловского напарника, хотел было произнести "еврейчику твоему", но воздержался, - ни корешку нашему общему тогда несдобровать.

Он подтолкнул Аронова в спину и сказал:

- Ты, хлопец, можешь топать домой, я тебя больше не задерживаю, а с напарником твоим я малость ещё покалякаю. - Он не хотел отпускать их вдвоем, выругал в очередной раз Олечку Николаевну за то, что она так демонстративно разбила эту рабочую пару - впрочем, ругани этой ни Каукалов, ни Аронов не слышали, ругался он про себя, а вот когда он окончательно обработает строптивого Каукалова, тогда пусть эти ребята снова держатся друг друга... Сколько угодно. Пусть хоть за ручки друг с другом ходят. Как педерасты, извините, люди, за нехорошее выражение.

И еще. Старику Арнаутову важно было поселить в Каукалове страх. Не перед дорогой, не перед теми людьми, которых Каукалов должен будет убить, а перед системой, в которой они находились сейчас все вместе: Каукалов, Арнаутов, Аронов...

Во вторник плечистый мрачный парень с капитанскими погонами и его напарник - сержант в бронежилете, вооруженный автоматом, выполнили задание на "пять": задержали фуру с одиноким водителем за рулем, груженную хрусталем и фарфоровыми столовыми наборами. На фуре стояли смоленские номера, брезентовое полотнище верха было украшено длинной иностранной надписью - названием кооператива, которому принадлежала машина. И совершала эта фура челночные рейсы в одиночку.

Каукалов остановил машину резкими взмахами полосатой милицейской колотушки, фура послушно прижалась к грязной, забрызганной черной гарью обочине шоссе, и водитель - молодой хлопец с бледным от бессонницы лицом, высунулся из кабины:

- Чего, товарищ капитан?

Глазастый - звездочки на каукаловских погонах разглядел издали, Каукалов в ответ снова сделал верткое движение колотушкой, подзывая водителя к себе, Аронов, натуженно краснея лицом, также вылез из "канарейки", поправил на себе пятнистую ватную куртку, надетую на бронежилет, встал с автоматом на изготовку неподалеку...

Груз в фуре устраивал Каукалова. Поэтому водителя по проверенному рецепту привязали к сосне, под низко опущенными ветвями, чтобы не был виден, и оставили замерзать в лесу. Можно было, конечно, сразу прикончить парня, чтобы не мучался, но Каукалов не хотел брать на себя лишнюю кровь, словно бы неминуемая смерть этого несчастного водителя не была "лишней кровью", - привязал его потуже, проверил узлы, показалось - мало, затянул ещё по одному узлу на веревках.

Смоленский водитель пробовал освободиться от пут, ворочался, что-то мычал, пытаясь совладать с липучей лентой, приклеенной к губам, но справиться не мог и, обвяв на дереве, бессильно заплакал...

Тело его, изгрызенное голодными лесными зверюшками, расклеванное воронами и сороками, готовыми ради еды забраться куда угодно, не только в колючее густотье сосновых веток, опасное, как охотничьи силки, нашли только через десять месяцев. Собственно, от тела ничего уже не осталось - одни лишь кости, рваные клочья одежды да высохшие мясные волокна, приклеившиеся к костям.

А хрусталь и форфоровая посуда, пущенные на окраинные московские рынки, очень скоро разошлись, принеся большой барыш структуре, где Ольга Николаевна Кличевская формально числилась вице-президентом. Впрочем, нигде в официальных документах это не было обозначено - только в документах подковерных, потайных, официально же Ольга Николаевна просто не имела права занимать какие-нибудь должности в коммерческих организациях...

Неплохие суммы перепали и в кошельки "капитана" с "сержантом" - оба получили по двенадцать тысяч долларов.

Очередная операция была назначена на следующий вторник.

Егоров, будучи человеком опытным, осторожным, долго размышлял, как ему поступить со сведениями, полученными от бывшего боцмана, а ныне уважаемого авторитета, "вора в законе". Если их передать в милицию, то из этого вряд ли что толковое выйдет, может быть, будет даже ещё хуже: на Егорова самого накинут такую сетку, что из неё вряд ли выберешься. Он задумчиво потер виски.

Значит, милиция, которая "моя" и "меня бережет", отпадает.

Если же выходить на этих ребят самостоятельно, то надо поднакопить силенок - в одиночку с ними сражаться опасно. Недаром С Печки Бряк подчеркнул это. Особо подчеркнул...

Зазвонил телефон. Аппарат у Егорова - старый, разбитый, в трещинах и дырах, - стоял на кухне, на столе среди посуды. Несмотря на потрепанный вид и возраст, звонок у телефонного аппарата был звонким, молодым, каким-то ликующим, призванным повышать настроение, но у Егорова от его "молодого" голоса лишь болели зубы - по телефону обычно сообщали что-нибудь не самое веселое.

На этот раз звонок был из категории "хороших". Звонил Левченко.

- Вовка! - обрадовался Егоров. - Уже вернулся? Молодец, Вован! С приехалом тебя! Чем занят? Свободен? Подруливай ко мне, чайку попьем... Есть такая необходимость.

Левченко приехал через двадцать минут - празднично наряженный, с улыбкой от уха до уха, пахнущий хорошим заморским одеколоном. Егоров потянул носом, принюхался и сказал:

- "Дракар".

Других "одеколонных" названий Егоров не знал, для него все одеколоны, лосьоны и туалетные воды были "дракарами", и Левченко не стал разубеждать напарника, подтвердил:

- "Дракар". Ты угадал.

- Правда? - Егоров неожиданно счастливо улыбнулся: его обрадовала такая мелочь, как попадание в названии.

- Правда.

- Проходи, проходи, дорогой корешок. - Егоров провел гостя в комнату, сбросил со стула несколько газет, пододвинул. - Садись.