– Ладно, я тоже не думаю, но я совершенно расстраиваюсь при мысли, что ты можешь заболеть. – Он закрыл газету, сбросил ее на пол и взял Тони в свои объятия. – Тони, ты не сердишься на меня за что-нибудь, скажи?

Она закрыла глаза так, чтобы он не мог заметить ее слез.

– Глупый человек, разве я могла бы на тебя сердиться?

– Хорошо, я не знаю, но ты какая-то другая сегодня утром. – Его голос стал мягче. – Тони, ты не боишься замужества, боишься?

Она чуть не вскрикнула громко – такой ужасной насмешкой был этот вопрос.

– Я намерен быть очень хорошим по отношению к тебе, моя драгоценная маленькая любовь. Ты принадлежишь к тому роду женщин, к которым мужья сохраняют любовь. Большинство женщин любимы во время медового месяца и только терпимы впоследствии. Я вспоминаю бедного Керстерса. Я, как младший, прислуживал ему в Итоне. Он женился в прошлом году, как все думали, на совершенно очаровательной девушке, и все такое. Ладно, но после свадьбы он узнал, что она была нечестная. Вначале он чуть с ума не сошел от этого, но впоследствии, клянусь моей душой, он возненавидел ее. В чем дело, родная? Ты дрожишь? Тони, скажи, родная, не скрывай ничего из боязни встревожить меня. Ты больна, мое сердце?

Он склонился над ней, глядя на нее с волнением. С невероятным усилием она села.

– Нет, нет, разумеется нет, честное слово, не больна. – Ее нога коснулась кипы книг; они соскользнули на пол.

– Я счастлив, что женюсь на тебе. – Он взял ее за руки. – Завтра в это время…

Она освободилась.

– Мы будем уже повенчаны.

Он улыбнулся ей, когда она встала рядом с ним.

– Наконец…

– Не мог бы Керстерс, – так звали, кажется, твоего друга, – не мог бы он простить свою жену?

Гуго пристально на нее посмотрел.

– Он мог, но знаешь – женитьба слишком серьезная вещь, – понимаешь ли, детка, мужчина хочет жениться на хорошей, честной девушке, и все такое.

– Понимаю.

– Но большинство честных женщин так чертовски скучны, не как ты, которая до смерти честна и вместе с тем так очаровательна, как умеют только быть «те женщины»!

– Так что ты мне вполне веришь?

– Совершенно вполне, дорогая, я бы сказал.

– Любил ли ты когда-нибудь других женщин, кроме меня?

Он покачал головой:

– Я имел интрижки с женщинами, но никогда раньше не любил.

– Честное слово?

– Я могу тебе поклясться, если хочешь, родная, но ты должна знать, что я ни за что не мог бы говорить тебе неправду.

– О Гуго!

Она двинулась к нему, и ее платье зацепилось за один из журналов, который раскрылся на самой середине.

Гуго нагнулся, чтобы освободить ее. Полуобернувшись, она могла видеть очертания его нагнувшегося лица. Его руки держали ее. Тогда она увидела рисунок. Даже и сейчас она еще могла бы остановить его, чтобы он не видел.

– Гуго! – резко сказала она.

Он посмотрел на нее.

– Дай мне этот журнал.

Он дал ей. Она взяла его дрожащими руками.

– Что с тобой, Туанетта? Ты вся дрожишь…

Она опустилась на кушетку. Мгновенно он обхватил ее руками, но даже под их давлением он мог чувствовать сильную дрожь, которая потрясала ее с ног до головы.

– Что это такое? – сказал он, и лицо его побледнело. – Ты должна мне сказать, ты должна. Тони, родная, не мучь меня так!

Она освободилась от его объятий и приподнялась, опираясь на подушки. Ее голос судорожно прерывался.

Она вырвала страницу, пытаясь открыть журнал, и, наконец, открыла.

– Смотри, – сказала она. Ее голос совсем пропал. Он нагнулся и пристально посмотрел на портрет Роберта. Он выхватил его из ее рук и встал. Он посмотрел на изображение, потом на нее.

– Я… я думала не говорить тебе, – сказала она хрипло, – но я потом нашла, что должна сказать.

Она встала и вырвала журнал из его рук.

– Не смотри на меня так, Гуго, не смотри. Я не была скверной, клянусь тебе. Я была совсем ребенком, мне было всего восемнадцать.

– Этот рисунок был сделан десять лет тому назад, и ты была здесь, в Озиоло? – Он схватил ее за руку, лицо его стало неузнаваемо от выражения жестокости. – Это правда? – спросил он хриплым голосом. – Отвечай мне, слышишь? Это правда?

Она вырвалась от него.

– Ты не понимаешь, ты должен выслушать меня.

– Выслушать тебя? – сказал он. – Неужели ты думаешь, что мне нужно тебя выслушать, чтоб понять, что ты была у Уайка.

– Я была его возлюбленной! – крикнула она.

– Ты вот как это называешь! – Его лицо ужасно исказилось от злости. – Я был дурак, разве нет? – гневно продолжал он. – Я хотел жениться на тебе, я собирался, и все время… все время… – Он вдруг прервал речь, и его тяжелое дыхание было единственным звуком, раздававшимся в комнате.

– Гуго! – закричала Тони. – Дай мне теперь сказать. Я никогда в жизни не любила до появления Роберта. Он не мог на мне жениться. Мы любили друг друга – в этом не было ничего плохого. Даже теперь я не жалею об этом, только разве из-за тебя. Если бы у тебя было такое прошлое, я бы тебе простила. Не смотри так на меня – я не могу этого вынести!

Она быстро подошла к нему и взяла его за руку.

– Не дотрагивайтесь до меня! – крикнул он запальчиво.

Она отшатнулась.

– И все это время вы лгали мне! Я вспоминаю, когда я говорил вам, что узнал, что Уайк жил здесь, вы спросили… вы спросили меня – с кем? Вы мне говорили, что всегда жили в Париже. Господи боже, вы лгали мне с самого начала! Я думаю, что даже ваша любовь – такая же ложь. Вы хотели выйти замуж, я явился тем дураком, которого вы выбрали. Такого сорта женщинами, как вы, полон свет. И я верил вам.

Она присела на подушку, всхлипывая без слез, закрыв лицо руками. Он смотрел на нее.

– Я бы уничтожил тебя тут же на месте! – сказал он сквозь зубы. Его лицо побагровело, вены налились кровью. – Вы смеялись надо мной, лгали мне, водили меня за нос!

Слезы стали падать меж ее пальцев. Он видел, как они лились. Он бросился к ее ногам.

– Я не знаю, что я говорю, что-то заставляет меня говорить, быть злым по отношению к тебе. Тони, я не могу отказаться от тебя. Я не могу выбросить тебя из моей жизни. Ты должна выйти за меня замуж. Мы никогда не будем говорить больше об этом. Я не могу жить без тебя. Скажи, что ты выйдешь за меня, Тони, Тони… – Он положил голову ей на грудь, и она чувствовала его слезы через кружево платья. Она обвила его руками и сидела, уставившись печальными глазами на дрожащие солнечные лучи снаружи. Наконец она заговорила: