Необходимо было во что бы то ни стало выпытать эту тайну, а сообщить Ржевскому — или же не сообщать, — это по обстоятельствам…

— Стало быть, дядя Ефрем сейчас на пристани? — спросила она.

— На пристани, лодку снастит, уключины чинит, — доложил парнишка.

— Ну-ка, вези меня к нему!

Этот разговор состоялся в полдень на набережной у Летнего сада, погода была отменная, и многие жители столицы желали просто покататься по Неве, подышать свежим воздухом, а то и пуститься в плаванье к Аптекарскому острову, где в последнее время стали открываться модные увеселительные заведения. Александра взяла с собой Гришку, спустилась в лодку и, слушая мерный плеск весел, стала готовиться к неприятному разговору.

Да, Михайлов от ее появления в восторг не придет. Особливо если рядом будет Новиков. Но добиться от него, что ему удалось узнать про Нерецкого, необходимо — еще до того, как он встретится с Ржевским. Сенатор Нерецкому приятель, да только спасать его любой ценой не станет, особливо коли тот сам понаделал опасных глупостей. Но кто-то же должен его спасти! Хотя от слов «государственная измена» делается сильно не по себе…

Александра вздохнула — надо ж, какой узел завязался. Впрочем, не все ли равно, что подумает о ней Михайлов! Когда спасаешь любимого, бурчание и взбрыки бывшего любовника мало беспокоят. Неприятно — и не более того. А каково сейчас Нерецкому — да и жив ли?..

Но ее тревога перед встречей оказалась преждевременной — дядя Ефрем знал только то, что человек от Михайлова с Новиковым прибежит ближе к вечеру, а пока ему недосуг — нужно подготовить лодку для хороших господ. А где они прячутся, старый лодочник не сказал. На вопрос о доме с флюгером ответил, что господин Новиков вряд ли сейчас там — скорее уж у господина Михайлова, который тоже у каких-то знакомцев обитает, где-то на Невском.

Оставалось лишь вернуться домой и терпеливо ждать вечера.

А дома — кипели страсти: Мавруша рвется искать пропавшую Поликсену, Семен слег, чуть ли не бредит, от Зверкова принесли целый арсенал!

Александра выгнала всех из спальни, оставшись наедине с имуществом Нерецкого. Страх как не хотелось копаться в дорожном сундучке и в старом потертом саквояже из грубой кожи. В этом было что-то неприличное…

Однако Ржевский не шутил насчет Тайной экспедиции.

Повод отложить вскрытие сундучка с саквояжем нашелся. Александра, отправив Гришку за извозчиком, сама поехала с ним к госпоже Арсеньевой, показав ему — пока она будет общаться с хозяйкой, потолковать с арсеньевской дворней, авось кто проболтается. Но ни старуха, ни комнатные девки, ни кухарка, ни дворник ничего о Поликсене не знали.

Вернувшись и немного отдохнув, Александра стала думать: во что одеться, чтобы одежда не слишком мешала в розысках Нерецкого. Если Михайлов с Новиковым уже знают, где он, и ночью отправятся туда, то возможны всякие приключения на манер вчерашнего. А это значит, что ни платье, под которым тяжелые юбки, ни великолепный костюм, который шьет ей Меллер, вовсе не нужны.

— Девки! Ну-ка, тащите сюда Ильичево добро! Охапками из сундука! — приказала она. Старый лакей, служивший еще покойному свекру, упрямо не желал расставаться с портками, которые, кабы могли говорить, вспомнили не то что государыню Елизавету, а и саму Анну Иоанновну Вот они-то и могли сослужить Александре добрую службу.

Спальня преобразилась в полковую швальню. Девки сидели на полу среди тряпья, одно расшивали, другое сшивали, на третье ставили заплату, к четвертому приметывали полоску галуна. Александра съездила в ряды за шляпой, а обувь решила взять свою — кто там в полумраке станет приглядываться.

Когда ее одели, она посмотрела в зеркало и расхохоталась — безместный лакей, ищущий, к кому бы наняться! Но такое добро и утопить было не жалко. Потом девки расчесали ей взбитые с утра волосы, заплели косу, прихватили ее черной лентой.

Мавруша тоже помогала — перешивала пуговицы. Увидев Александру, готовую к выходу, она ахнула:

— Сашетта!..

— А ты дома сиди! — рявкнула Александра. — Хоть ты и на театре веселых старцев изображала, но тут дело опасное… Павла, смотри за ней! Тьфу, чуть не забыла! Шпаги, что Зверков прислал, куда сунули? И покойного барина пистолеты, Ильич, заряди! Все три пары! Гришка, Пашка, собирайтесь!

Втроем они вышли из дома, держались вместе, по-приятельски, хлопали друг друга по плечам, двигались быстро — никто бы не заподозрил в бойком кавалере, лихо опиравшемся о шпажный эфес, дамы. На набережной ждала лодка.

Чем ближе делалась эта компания, тем старательнее отворачивалась Александра — она не хотела, чтобы Михайлов заметил, как она смотрит на него. Однако ее лодочник окликнул дядю Ефрема, пришлось повернуться — и Александра чуть не кувырнулась в Неву. На ногах у Михайлова были не туфли и даже не офицерские сапоги, а обрезанные валяные обувки, словно у деревенского деда.

Она зажала рот рукой, он увидел этот жест, все понял, и его лицо исказила красноречивая гримаса: ах, как бы я желал тебя пристрелить!..

Собравшись с духом, Александра придала своему лицу выражение, подобное мраморному болвану в Летнем саду. Гришка, первым выскочив на пристань, подал барыне руку, она вышла из лодки, подошла к Михайлову и протянула ему пакет.

— От сенатора Ржевского, важно и спешно.

— Благодарю, — буркнул он и вскрыл пакет.

Прочитав, Михайлов посмотрел на Александру с великим подозрением — как будто она была по меньшей мере шпионом турецкого султана. Прочитал вдругорядь, хмыкнул, сунул бумагу Новикову:

— На вот, гляди… изволь радоваться… ополчение у нас тут собирается!..

Новиков прочитал и почесал здоровенной лапой в затылке.

— Молодцы нам кстати, а вы, сударыня, ехали бы домой, — посоветовал он. — Дело не дамское, совсем не дамское…

Михайлов смотрел куда-то в сторону Александроневской лавры. Может, даже прислушивался — не зазвонят ли там, в шести верстах от Васильевского, колокола.

— Господин Ржевский приказал мне участвовать в поисках господина Нерецкого, — ответила Александра. — Я, в отличие от вас, господа, знаю его в лицо. Господина Майкова я тоже знаю. Так что, угодно это кому-то или нет, а я к вам присоединяюсь.

Когда после сражения при Гогланде Михайлова и Родьку погрузили на транспорт и повезли в Кронштадт, там же, только в другом конце трюма, лежал человек, чья голова и правая рука были сплошь замотаны бинтами. Поскольку шведы палили зажигательными снарядами и немало народу обгорело, никого не удивило, что раненый глядит на мир одним глазом — его лицо и, возможно, другой глаз были под толстым слоем лечебной мази.

В Кронштадте этот человек был оставлен на лечение в госпитале и помещен в большую палату, затем переведен в малую, потом еще куда-то. В результате среди носилок, кроватей с табличками, среди стенающих и кряхтящих мужчин в окровавленных повязках, сердитых лекарей в длинных кожаных фартуках, их помощников, аптекарей и прочего медицинского люда совершенно затерялся.