— Демоны не способны на любовь. Я говорила тебе это бесчисленное количество раз.

Надменный тон ее матери раздражал Люсию. Она годами строила козни, чтобы положить конец отношениям дочери, и не скрывала того факта, что была взволнована недавними событиями. Люсии хотелось свернуться калачиком на боку и заплакать, но она не хотела доказывать, что ее мать права.

Мама говорила, что принц Гордыни был худшим из семи принцев Ада. Что он снова и снова впадал в безумное увлечение, всегда оставляя за собой разбитые сердца. И все будет так же, когда его внимание, наконец, отвлечется от нее, бессмертной ведьмы, с которой ему не следовало общаться. И не просто какая-нибудь ведьма, как часто напоминала ей мать, а старшая дочь Первой Ведьмы, всемогущей, богини солнца, спустившейся Сурси.

В течение многих лет ее мать упрекала ее в том, что Люсии следовало быть более осторожной, чтобы подавать лучший пример. Чтобы не прослыть дурой перед другими ведьмами, которые обращались к ней за инструкциями о том, как вести себя среди обитателей Семи Кругов. Ухаживание — и, что еще хуже, женитьба — за демоном было ужасным примером, особенно с таким печально известным, как Гордыня.

Люсия не была настолько наивна, чтобы думать, что Гордыня изменится, и она не хотела, чтобы он сделал это ради нее, но ничто не подготовило ее к боли, когда он попадает под чужие чары. Его действия не были совершены по злому умыслу; Люсия верила в это каждой частичкой своего разбитого сердца. Она видела его доброту, знала, что его привязанность к ней не была притворной. Ее мать считала ее дурой, но она слышала слухи задолго до того, как согласилась на его ухаживания. Знала, что сегодня он может быть увлечен, но завтрашний день был неизвестен. Он нуждался во внимании и обожании, как цветы нуждаются в солнечном свете и дожде, чтобы распуститься. Она находила его капризы ужасно возбуждающими, никогда не впадающими в предсказуемость или рутину. Будучи стражем между мирами, у нее было много рутины, и она ненавидела ее монотонность.

Когда они впервые встретились, очаровательный принц был очарован ее именем. Люсия была образована от lux, латинского слова, обозначающего свет. Гордость, Люцифер, был Утренней Звездой. Несущий свет. Он назвал это несчастливой судьбой, утверждая, что они были с двух противоположных сторон, которые должны были ненавидеть друг друга, но вместо этого не смогли отрицать свою предопределенную любовь. Люсия не верила в судьбу, но ей скорее нравилось подшучивать над ним. Его нос сморщивался самым очаровательным образом, когда она добродушно раздражала его. Со своей стороны, Гордыня, казалось, обожал ее за это.

Сначала все это казалось дико романтичным. Привлечь внимание кого-то вроде него. Кого-то, с кем ей никогда не следовало разговаривать, не говоря уже о том, чтобы влюбляться. Гордыня был прав в одном. Их любовь была запретно.

И, как все запретное, это имело большую привлекательность. Чувство опасности нависало над ними всякий раз, когда они тайком отправлялись на одну из своих тайных встреч.

В любой момент они могут быть обнаружены, что может вызвать скандал как для ведьм, так и для демонов.

Как Звездная ведьма, первая в своем роде, Люсия должна была охранять королевство, следить за поведением принцев-демонов. Ее единственной обязанностью было убедиться, что они оставались в Семи Кругах, играя в свои греховные игры со своими нечестивыми дворами и оставив смертных в покое. Потом она встретила его. Подобно утренней звезде, которой он был, Гордыня вспыхнул в ее жизни, воспламенив ее страсти и пробудив ее от обыденного, наполненного обязанностями существования, которое меркло по сравнению с этим.

Даже когда он попросил ее руки, она знала, что не всегда будет так, как тогда. Он горел слишком ярко, слишком мощно, чтобы его пламя можно было как-либо сдержать. По правде говоря, она бы никогда не захотела, чтобы он изменился. Но она пришла к пониманию, что так оно и будет. И в этом была проблема. Ее недовольство началось с малого, как это часто бывает с большинством неприятностей, с крошечного семени, которое со временем переросло в нечто большее. Она хотела чего-то, чего Гордыня никогда не мог дать или даже попытаться. По крайней мере, не с ней. И это было корнем ее сердечной боли.

Гордыня всегда оставался верен себе; это Люсия не была честна ни с собой, ни с ним в своих желаниях. Он уличил ее во лжи, умолял сказать ему правду, но она отказалась.

На самом деле, они поссорились в ту самую ночь. Гордыня снова и снова просил ее довериться ему, рассказать, почему она расстроена. Он поклялся сделать все, чтобы сделать ее счастливой. Он пообещал пропустить праздник, остаться рядом с ней, разобраться со всем, что ее беспокоило. Но Люсия верила, что счастье не может прийти от другого, сначала его нужно найти внутри.

Она знала, что Гордыня сделает для нее все, что угодно; он никогда бы не заговорил с другой ни в какой романтической манере. И в конце концов, он был бы так же несчастен, как она сейчас.

Независимо от того, сколько любви было между ними, Люсия поняла, что некоторым людям просто не суждено быть вместе.

Слезы жгли ей глаза, но она не давала им пролиться. Ее мать пристально наблюдала за ней, неодобрение было написано на ее бессмертном лице.

— Его первая и единственная любовь — это он сам. Такова природа его греха. Уход был к лучшему, Люсия. Со временем ты не только поверишь в это, но и почувствуешь, что это правда.

— Конечно, это правда.

Мать говорила так, как будто Люсия не была той, кто решил уйти. Это причиняло боль, превосходящую все, что она испытывала раньше, но она сделала это. В то время как Гордыня открыто ухаживал за Николеттой из Дома Мести на сегодняшнем празднике, Люсия притворилась головной болью и осталась в Доме Гордости. Как только ее муж, наконец, уступил ее требованиям и ушел, она схватила сундук, который упаковала ранее, и помчалась к порталу на их землях.

Мать жила на Изменчивых Островах, поэтому, прежде чем она смогла убедить себя, что это плохая идея, Люсия представила дом своей матери — очаровательный коттедж с соломенной крышей, который стоял высоко на утесах в ирландской версии острова — и шагнула в портал.

Теперь, когда она чопорно сидела за маленьким обеденным столом, потягивая травяной чай, она наполовину сожалела о своем предназначении. Часть ее задавалась вопросом, не затуманила ли ее собственная