Возможно, ей следовало набраться смелости и рассказать мужу обо всех своих страхах и беспокойствах. Это сомнение было недолгим, напомнила она себе, когда она собралась с духом, чтобы спросить, зачем она сюда пришла. Мать, надеюсь, дала бы ей все, что угодно, лишь бы она не вернулась в Семь Кругов.

— Я хочу забыть. — Люсия выдержала пристальный взгляд матери. — Я знаю, что у тебя есть заклинание от Старухи. Я хочу этого. И я хочу, чтобы меня оставили в покое, пока я не буду готова вернуться. Если я когда-нибудь буду.

Ее мать, к ее чести, даже глазом не моргнула.

— Куда ты хочешь пойти?

Люсия вздохнула, радуясь, что не будет драки или спора.

Она много думала о том, где бы ей хотелось быть, где ее сердце могло бы исцелиться и она могла бы жить той жизнью, о которой мечтала.

— Сицилия.

Выражение лица матери стало расчетливым. Люсия знала, что это означало, что она тайно строила козни, и ей было все равно. Пока Люсия получала то, что хотела, ее мать могла играть в любую игру, какую пожелает. Мать встала и достала маленькую сумку из потайной панели в стене. Она положила его перед Люсией и постучала по застежке, которая скрепляла его вместе.

— Тут содержится все, что тебе нужно, чтобы забыть. Не только твою сердечная боль, но и все, что ты хочешь оставить позади.

— И у тебя просто случайно это завалялось где-то поблизости?

— Я была готова к этому дню с тех пор, как ты впервые увидела этого демона, и он вонзил свои когти в твое драгоценное сердце.

Зная, что разговор ни к чему не приведет, Люсия расстегнула кожаный ремешок и открыла сумку, рассматривая странный ассортимент предметов. Необработанный, редкий кусок голубого кварца из Южного полушария.

Свернутый пергамент — с заклинанием для забвения. И кинжал. Его Люсия узнала сразу.

Это был легендарный предмет, заколдованный ее матерью, который мог убить любое существо, даже принца Ада. Ходили слухи, что кинжал также снимает проклятия, но Люсия знала о нем секрет, которого не знал никто, кроме ее матери. Секрет, который либо активирует клинок, либо уничтожит его навсегда, если сделать это неправильно.

— Клинок разрушения? Для чего он мне понадобится?

— Глупо, дитя. — Ее мать цокнула языком. — Защита. Неужели ты думаешь, что его гордость позволит ему сидеть сложа руки, пока его жена выставляет его дураком? Ты не думаешь, что он будет мстить?

— Он никогда не причинил бы мне вреда и не пожелал бы мне зла. — Люсия в ужасе уставилась на свою мать — Ты действительно так думаешь о нем, даже после всех этих лет?

— Возможно, он и не причинит тебе вреда, Люсия, но я сомневаюсь, что он позволит своей жене исчезнуть, не разыскав ее. Ты оставила письмо с объяснением?

Он знает, что ты не вернешься?

Глаза Люсии затрепетали и закрылись, когда стыд залил ее щеки. Она пыталась.

Она сидела за своим письменным столом с чернильницей наготове, пером в руке и не могла подобрать нужных слов. Любые слова. Это было трусостью. Даже жестокостью. Но вместо того, чтобы сказать что-то не то или изложить все свои желания, тревоги и страхи, чтобы он в конечном счете отверг ее, она просто ушла.

— Однажды он найдет тебя. — Тон матери был таким же стальным, как и выражение ее лица. — Он запомнил все, чего не запомнишь ты. И я обещаю, что он не остановится ни перед чем, чтобы вернуть тебя. Его гордость позаботится об этом. Только ты окажешься в невыгодном положении, забыв о нем. Как ты думаешь, он будет преданным мужем после этого? Ты опозорила его, открыто ранила его легендарное эго перед всем его двором. На глазах у всего королевства. И ты даже не вспомнишь.

Люсия покачала головой. Она знала, чего не говорила ее мать — она не одобряла то, что Люсия принимала тоник, чтобы забыться. Это не было разумной тактикой ведения боя, и мать считала, что ведьмы и демоны постоянно находятся в состоянии войны. Но боль в груди Люсии, острое, всепоглощающее горе, было слишком велико, чтобы преодолеть его; она не смогла бы избавиться от Гордыни, если бы вспомнила его. — Я возьму кинжал. Просто проследи, чтобы я больше никогда не влюбилась в другого принца Ада.

Взгляд матери стал жестким, как выкованная в аду сталь в руке Люсии.

— Когда я покончу с демонами, я позабочусь о том, чтобы ни одна ведьма никогда не попалась на их ложь. И они возненавидят нас в ответ, так страстно, что не снизойдут до того, чтобы снова влюбиться в ведьму. В этом я клянусь кровью своей жизни, дочь. — Она прошептала заклинание вызова, и через несколько мгновений появилась другая ведьма. Люсия смутно узнала ее из одного из самых могущественных ковенов. — Мария, у меня есть для тебя задание. Ты живешь в версии Палермо, созданной на Изменчивых островах, верно?

Пока мать строила заговор с Марией, Люсия прочитала заклинание. На самом деле это была не более чем смесь травяного чая. Это было легко сделать.

Даже когда она забывала, зачем это готовила, она могла собрать ингредиенты воедино. Когда она отложила заклинание в сторону и взяла шероховатый кристалл, перед ней появилась дымящаяся кружка. Она подняла взгляд, встретившись с добрыми глазами другой ведьмы.

— Выпей. Это поможет облегчить боль, бамбина.

Люсия знала, что это была первая порция волшебного чая. Знала, что как только она поднесет фарфор к губам, между ней и Гордыней действительно все будет кончено. Ее мать ничего не сказала, но Люсия почувствовала, как ее внимание переключилось на нее, почти с вызовом. Люсия взяла чашку, помедлив, прежде чем сделать тот судьбоносный первый глоток, который стал бы для нее сигналом как к концу, так и к новому началу.

— Я хочу новое имя. Новую семью. Я хочу забыть все, кроме того, что я ведьма. — Люсия, наконец, обратила свое внимание на свою мать. — И я не желаю видеть тебя, пока не попрошу.

На лице ее матери промелькнуло что-то похожее на обиду, появилось и исчезло в одно мгновение.

— Очень хорошо. Мария будет следить за ситуацией издалека и познакомит тебя с семьей в темном ковене.

Другая ведьма кивнула.

— О тебе будут хорошо заботиться.

— Хорошо. — Люсия кивнула в ответ — быстрым движением подбородка, затем одним обжигающим глотком выпила чай. Это заняло несколько мгновений, но тяжелое давление на ее грудь ослабло. Ее мышцы расслабились. Печаль и отчаяние рассеялись. Если минуту назад ее