Однако на Европейском континенте дело обстояло несколько иначе. Развитие такой, казалось бы, узкоспециальной научной отрасли, как сравнительная лингвистика, разделило весь мир на две семьи — говорящих на семитских, и на индоарийских (сейчас их называют индоевропейскими) языках[129]. К первым относились евреи и арабы, ко вторым — древние индусы, персы и большинство европейцев. Большинство расистов XIX века, ошибочно прилагавших биологические выводы Дарвина к истории человеческого общества, столь же неверно — в расовом духе — интерпретировали лингвистическую классификацию языков. Даже весьма уважаемые ученые той эпохи порой придерживались мнения, будто у рас существует общая душа и что у них имеется конкретный характер. В соответствии с подобными воззрениями, у семитов нет способности к творчеству или же она проявляется весьма слабо, тогда как арийцы щедро наделены ею. Евреям открытия сравнительной лингвистики представили еще один аргумент для идентификации себя с Востоком.

Еврейский ориентализм более, чем где-либо еще, проявился в Германии. Образованные, культурные евреи, как говорилось в одном антисемитском памфлете, «могут сколько угодно распространяться о Гете, Шиллере и Шлегеле, однако в любом случае они остаются чужеродным, восточным народом». И это обвинение — снаружи они кажутся европейцами, а по сути люди Востока — предъявлялось ассимилированным евреям Германии на протяжении всего XIX века. Даже сам термин «антисемитизм» ввел в 1879 году один гамбургский журналист по имени Вильгельм Mapp[130], желавший смешать евреев с прочими семитами.

То обстоятельство, что полностью ассимилированные евреи вызывали у антисемитов не меньшее, если не большее отторжение, чем приверженные традиционному образу жизни, по-видимому, и привело к появлению термина völkisch. Термин этот, который трудно перевести точно (это «народный», «национальный» в шовинистическом понимании), возник в рамках концепции расистского национализма, противопоставляющей «народность» с ее творческим началом «бездушию» и «отсутствию корней» современного мира, когда люди живут в городах, объединенные с окружающими лишь меркантильными связями.

Эта völkisch-идея была не только несовременной, но по сути своей антисемитской. Она заключалась в том, что культурная и расовая духовность каждого человека коренится в его собственном национальном пространстве. Евреи и цыгане оказывались исключениями, ведь у них нет собственной земли, иными словами, национального пространства. Они были космополитами, чья душа питалась подражанием творческому началу остальных народов. При этом евреи стремились лишить мировые культуры собственной сути, «выхолостить» их, превратив в единую наднациональную, меркантильную культуру.

Для антисемитов подобного направления главным злом были ассимилированные евреи. «Евреи Рембрандта — настоящие евреи, поскольку они не желали ничего иного, как быть евреями, и благодаря этому они были личностями. Это прямо противоположно тому, что мы видим у евреев сегодня: они жаждут стать немцами, англичанами, французами и так далее, и в результате они теряют свою личность» — так писал Юлиус Лангбейн в 1890-х годах в завоевавшей популярность книге «Рембрандт как учитель».

Как ни парадоксально, на раннем этапе сионизм черпал вдохновение из этого же самого круга идей. Отчасти это объясняется одержимостью сионистов, их желанием поскорее решить «еврейский вопрос». Некоторые евреи принялись доказывать, что националистические идеи можно адаптировать для своих целей, для создания собственной родословной — для этого требовалось найти «настоящих», «первозданных» евреев, чтобы противопоставить их стереотипному представлению о евреях как людях космополитичных и не имеющих собственных корней. Евреев, воплощавших подобный, «национальный» идеал искали на Кавказе, в Азербайджане, среди эфиопов-фалашей, даже в отдаленных сельских районах Восточной Европы. В 1898 году Макс Грунвальд, молодой раввин из Гамбурга, создал «Ассоциацию еврейской фольклористики» и начал печатать статьи о польских хасидах, кавказских горских евреях, странствующих певцах, раввинах-чудотворцах, злых духах и так далее. «Идеальным евреем» Грунвальд считал мистика-каббалиста или танцующего хасида[131] — еврейский эквивалент романтических образов германского крестьянина или дровосека.

Как в 1890-х годах евреи из Австро-Венгрии стали лучшими в Европе фехтовальщиками, желая защитить собственную честь и достоинство, так и теперь они попытались создать собственную версию «национализма». Евреи-ориенталисты приняли в свой круг чужеродных им евреев, лишь бы доказать, что те имели независимое существование за пределами Европы, ведь именно это, по их мнению, устанавливало связь между всеми евреями — древними евреями и теми, что жили в Европе XIX и XX веков. Между тем германские евреи в массе следовали тактике Ратенау, ставя своей целью полную ассимиляцию. В 1898 году, когда Грунвальд создал «Ассоциацию еврейской фольклористики», Ратенау опубликовал эссе «Слушай, Израиль!», призывая евреев — в особенности «восточных» — избавиться от таких физических и этнических черт, которые считались характерными для них.

Мартин Бубер назвал еврейство «сообществом, объединенным узами крови», и эта идея, кстати, вполне völkisch, получила широкое распространение среди участников сионистского движения. Трагедия евреев Запада, по мысли Бубера, заключалась в том, что при кровной общности у них отсутствовала общность территориальная, — ни один германский антисемит не смог бы выразить это лучше, чем Мартин Бубер.

Однако так же, как сионисты, усвоив антисемитскую идею о том, что евреи никогда не смогут стать частью какой-либо нации, превратили ее в позитивную задачу создания современного еврейского государства, германские евреи-ориенталисты вывернули наизнанку оскорбительное отношение к себе антисемитов. «В любом еврее, — писал Бубер, — живет вся сила азиатского духа: единение душ, Азия без конца и края, Азия священного единства». Сионизм Бубера строился на представлении, что в каждом еврее есть восточное, ориентальное начало, которое и представляет собой истинную суть его личности, его архетип, и именно это обстоятельство должно быть для евреев источником гордости, а никак не стыда. Бубер связывал иудаизм как часть «азиатского духа» с китайской, индийской, египетской и персидской культурами, еврейских пророков — с упанишадами, Заратустрой, Лао-цзы, он преднамеренно вывел еврейскую традицию за пределы западной культуры и в особенности культуры немецкой. Еврейская традиция, по мнению Бубера, не способна усвоить, впитать в себя западные стандарты и ее нельзя судить по ним, поскольку подобная вестернизация лишь отнимала у нее ее истинную силу.