— Как?

— Нормально!

— Герой... Не боишься, что скрутит?

— Перед вами матерый рыбак.

— Ишь ты.

— Чем помочь?

— Уборкой!

Болтало основательно. При каждом провале, когда не держало и самолет, срываясь, падал в яму, реберную клетку поджимало к горлу, грудь вспучивалась и каменела.

В салоне как в госпитале — все влежку, скрученно, скомканно, в тяжких изломах, с перекошенными лицами. «Полчаса лету, а им худо; что ж станется с ними через полтора, когда сядем в Иркутске». В здравии пребывали только Иван, невозмутимая коза и, разумеется, летчики.

Ржагин подсел к мужчине, обмякшему в кресле, попробовал разговорить и отвлечь.

— Уважаемый, когда билеты продавать начнут?

Пассажир с неохотою открыл глаза, нахмурился, соображая, и тихо, едва шевеля обметанными пенной слизью губами, в свою очередь, спросил:

— А ты без?

— Ну да, — обрадовался Иван.

— Там же платили, на аэродроме. А ты где был?

— Вы меня разыгрываете.

— По головам считали, двенадцать должно ее. Нарочно за козой посылали.

— Опять про меня забыли. Досадно.

— Может, в Иркутске проверят.

— До Иркутска меня совесть загрызет.

— Чудак.

— А если сознаюсь? Простят?

— Не морочь голову, парень.

— Пакет у вас целый?

— Ой, сгинь.

На аэродроме в Иркутске, вытащив вещи, Ржагин подошел к летчикам и, поблагодарив за полет, признался:

— Зайцем доехал. Нехорошо.

— Что вы?

— Зайцем, говорю.

— Не знаешь, что ему нужно? — спросил летчик напарника. И Ржагину: — Гуляйте, молодой человек. Толковать с вами некогда.

— В таком случае, я на барыш такси отхвачу, не возражаете?

— Чокнутый?

— Наверно.

Летчики крупно зашагали в сторону служебных помещений, а Иван, обгоняя мятых попутчиков, пересек распаренное поле аэродрома и у здания аэровокзала сел в такси.

— На пляж, шеф.

— С мешками?

— Именно, шеф. Именно. В пекло!

— Отчего веселый такой?

— С козой пообщался.

— А.

Солнце, прожарив асфальт, раскалив крыши и нагрев камень, согнало порядочно на пляж горожан.

Выбрав место, погуще усеянное телами, Иван развязал мешок и голосом шпрехшталмейстера объявил:

— Только сегодня! Свежий омуль! Рупь штука независимо от размера!

Ближние глянули недоуменно. Медленно, еще не веря, поднялись, оставляя вмятины на песке. И вдруг суматошно, разом, стали потрошить кошельки. И — наперегонки.

Поняли и дальние, в чем дело, — новость разнесли. Пляжный народ дружно поднялся; наказав сторожить вещи ребенку или другу семьи, кредитоспособные счастливцы, домчав, выстраивали аккуратную очередь-змейку, в считанные минуты растянувшуюся вдоль Ангары метров до пятисот.

— Граждане! — распорядился Иван. — Я вам сервис, а вы мне без сдачи, идет? И предупредите задних, у меня штук сто!

Опоздавшие требовали:

— По одной! По одной на организм!

Мешок худел на глазах, карманы пухли от денег.

Иван взмок.

Отходя с покупкой, благодарили. Или сетовали, что мало привез.

— Иркутяне, дери вас, — ворчал Ржагин. — Богатство под носом, а им бы только пузо греть.

Отдал последнему серебристую рыбину.

— Все! Не поминайте лихом!

— У-у, — загудели те, кому не досталось. — А еще?

— С транспортом перебои.

— А завтра?

— Как знать.

— Можно надеяться?

— Не возбраняется.

Разбрелись.

Иван пристроился у самой воды, сложил, не считая, денежки покомпактнее и припрятал поглубже, взяв только на расход. Оглянулся, нет ли грабителей, и быстренько искупался, глаз не сводя с рюкзака.

Полежал, нежась в теплом чистом песке, покурил.

Написал домашним:

«Не огорчайтесь.

Скоро снова сяду вам на шею. Учтите, я обрюзг и потяжелел.

Кое-куда еще загляну и тогда, даст бог, заявлюсь.

Ин, если опоздаю в институт, походи за меня на первые лекции, ладно?

Улыба».

ВСАДНИК НА ЧАЛОМ КОНЕ

1

Без малого трое суток, один в мягком купе, ехал Ржагин через Сибирь в направлении теперь обратном.

Пил чай, читал газеты (в Иркутске накупил целую охапку и медленно прочитывал каждую от названия до адресов и телефонов) и подолгу смотрел в окно.

А когда опускались сумерки, забывался.

Остывал недопитый чай. Шурша, падала на пол газета.

В черном стекле ему виделись колеблющиеся, зыбкие контуры...

Спору нет, то, время, первые пять лет — самое содержательное, самое живое и памятное. И мама Магда — вот моя настоящая мать.

Но, может быть, это я ее выбрал? Может быть, на самом деле все совсем иначе?

Куда я еду? Домой, к себе? Или в образцово-показательное заведение, которому я на дух не нужен?

Там теперь другая семья, и ни я о них, ни они обо мне — ничего. Мне известно лишь то немногое, о, чем мама Магда писала в письмах, а в письмах у нее жалость и сострадание, немного восторженности и почти никакой нужной мне информации.

Как они там сейчас? Чем живут?..

Ивану привиделся разросшийся дом мамы Магды. Сперва размытым. Но постепенно окно словно бы делалось больше, шире, а сам он как будто куда-то вплывал. Ворвался ветер — он ощутил даже ночную сырость. Видение сделалось резче, контрастнее, проясняясь и проясняясь, и тьма наконец отступила, стих ветер, стало светло и сухо, и дом, и хозяйство, и обитатели показались до того отчетливо, так близко и вживе, что Ивану хотелось коснуться, заговорить — как-нибудь удостовериться, что это не сон...

...Треть окна закрывало яблоневое дерево с тяжелыми нарумяненными плодами. Тянулась влево веселая оградка палисадника, и за ней — просторная округлая мощеная площадь, которую образовали поставленные почти впритык разновеликие, но одноэтажные строения — рубленые избы, сараи, коровник и конюшня, обшитые светлым тесом, беседки, столовая-клуб. В щелку между столовой и крайней избой выглядывал кусочек островерхого забора, по типу острожного, из прижатых тесно друг к другу оголенных стволов, и он понял, что монастырек обнесен этим забором вкруг. Где-то правее, должно быть, школа — по утрам нарядные малыши, девочки и мальчики, проходили с портфелями и ранцами именно туда. В послеобеденное