class="p1">Безымянный фыркает и пожимает плечами:

– А должен был?

Сизиф горько усмехается и выходит.

Глава 63

Прямо сейчас

Секретарша Начальников семенит по коридору.

Она останавливается возле двери с табличкой «Архив».

Она заходит не стучась. Толстый монах сидит за письменным столом и что-то пишет ручкой на бумаге.

Секретарша хмурится и удивленно оглядывает кабинет. Теперь тут все выглядит иначе. Стало как будто просторнее, светлее. Никаких свитков, сплошные стеллажи, папки и белые стены. Сам Бенедикт одет в джинсы и нелепую мешковатую рубашку в мелкий горошек. Даже рытвины на коже исчезли.

– Мы знаем, что сюда заходил Сизиф, – говорит секретарша, чеканя каждое слово. – Чего он хотел?

Бенедикт откладывает ручку и горделиво вскидывает голову.

– Попрощаться заходил. Я его старый друг.

Секретарша хмыкает:

– Да прям.

– Именно так, – все так же гордо отвечает Бенедикт.

Секретарша смотрит на монаха исподлобья:

– И все?

– А что же еще?

В это время Сизиф выходит на крышу высокого здания. Низкие тяжелые облака нависают почти над самой головой.

Здесь, наверху, он оставил свой цветок. Листья колышутся над пропастью города – там, где любила сидеть Лиза.

Сизиф подходит к нему, останавливается и делает глубокий вдох.

Легкие, кажется, вот-вот порвутся от напора. Воображаемого напора воображаемого воздуха в воображаемых легких.

Он испытывает странное чувство: чувство пустоты, давящего страха и в то же время необъяснимого облегчения.

Решение принято.

«Сизиф, Сизиф», – шепчет он сам себе, имитируя голос своего черного ангела за плечом.

Но там никого.

Или, по крайней мере, он никого не слышит.

Это его выбор. И только его.

Сизиф снимает свои часы, трет все еще зудящее, покрасневшее запястье и не глядя бросает их вниз – туда, где нескончаемый поток людей без оглядки проживает свои жизни.

Глава 64

За три месяца и 21 день до конца

Массивный черный пистолет откатывается к худым ногам, покрытым синяками.

Лиза ошарашенно смотрит на маслянистый корпус.

Стоит только протянуть руку…

– А-а-а… Твою мать… сука! Убью! Сука… мама… – орет Штырь, корчась на холодном полу аптеки.

Лиза делает неуклюжее движение к нему.

– Стой где стоишь, девочка, – не глядя на нее, говорит сторож. – Это травматическое оружие. Убить не убьет, но изуродовать может.

Сторож подходит к Штырю:

– Дернешься – выстрелю в глаз.

Слабый красно-синий блик отражается на витрине аптеки, слышится полицейская сирена.

– Стреляй в него, Лизка! – хрипит Штырь, брызжа слюной. – Не убежим – я сяду на хренову тучу лет… оба сядем…

Кровь стучит в голове. Лицо Штыря, лицо сторожа – все расплывается перед глазами Лизы.

Вдруг ей на плечо опускается рука. Лиза не видит и не чувствует ее. Наверное, если бы она прислушалась к себе, то ощутила бы легкий холодок, струящийся по затылку, но все ее и без того расплывающееся внимание сейчас сосредоточено на Штыре и нацеленном на него пистолете.

Сизиф наклоняется к самому ее уху. Он хочет, чтобы каждое слово запечатлелось в ее подсознании:

– Ты хороший человек, Лиза. Ты никому не хочешь причинить вреда.

В груди Лизы что-то сжимается и как будто теплеет.

– Стреляй! Стреляй, чтоб тебя! – орет Штырь. – Я люблю тебя, Лиза.

«Я люблю тебя, Лиза»…

– Ты не убийца, – шепчет Сизиф. – Ты это знаешь.

Дрожащая рука девушки поднимает пистолет.

Она направляет ствол на сторожа, испуганно глядя на Штыря.

– Не делай этого, девочка, – тихо говорит старик, выставив левую руку вперед.

– Штырь, – жалобно произносит Лиза.

– Стреляй!

Охранник совсем расплывается перед влажными глазами.

Старик делает шаг к Лизе.

– Не подходи, – кричит она.

– Давай поговорим, дочка…

Лиза неожиданно меняется в лице. Выражение становится жестким и твердым.

«Дочка…»

Размытый охранник вдруг приобретает знакомые очертания: седые волосы, яркие серые глаза.

Совсем как ее отец.

«Ты разочаровала меня», «совсем никчемная», «ты не достойна быть моей дочерью».

В ушах звенит еще сильнее.

Внутренности снова скручивает в узел, совсем как утром.

– Помни, кто ты, Лиза, – в самое ухо шепчет Сизиф. Он не может выбрать за нее, но может напомнить ей, заронить в душу мысль. – Помни, кто ты.

Сирены приближаются.

Яркие сине-красные отблески окрашивают то лицо Штыря, то лицо Лизы.

– Стреляй, дура! – орет Штырь.

Охранник снова делает шаг к Лизе, протянув к ней руку.

Стук в висках.

Залитые потом слезящиеся глаза…

– Беги, девочка, пока не поздно, – говорит седой охранник.

Лиза оборачивается на Штыря. Она смотрит в его полные злобы глаза.

Пальцы Лизы разжимаются, пистолет падает на пол.

Лиза бросает последний взгляд на сторожа.

Она бы хотела что-то сказать, но не находит слов.

Сирены приближаются, старик кивает, как бы говоря: «Ну давай, беги».

Маленький кусочек заботы в ее глухой и голодной до людского тепла жизни.

Лиза срывается с места и, поскальзываясь на кафеле, убегает прочь.

Она растворяется в темноте и звуках города.

Она остается там, в своей маленькой жизни Лизы Чайковской.

Живая. Существующая. Получившая шанс.

Сизиф провожает ее долгим взглядом. На его лице появляется едва заметная улыбка.

– Так все было ради нее? – говорит подошедший сзади Безымянный. – Ты меня разочаровал. Самая обычная девчонка в обмен на все!

В аптеку врывается полиция и арестовывает Штыря, заламывая ему руки.

– Иди к черту, – спокойно говорит Сизиф.

Внутри него теплом разливаются странные, незнакомые ему спокойствие и тишина.

Мыслей почти нет.

И он этому рад.

– Там я уже был, – усмехнувшись, отвечает Безымянный. Он проверяет свой электронный браслет: 100 очков. – А теперь пойду куда поинтересней.

– И куда же? – без особого интереса спрашивает Сизиф.

Две никому не видимые фигуры в черных костюмах с чертовски узким горлом выходят из аптеки в ночной город.

– Сюда. На Землю, – отвечает Безымянный.

Сизиф усмехается.

– Смейся сколько хочешь. Если этот мир сдохнет, я лучше сдохну вместе с ним, но сдохну, захлебываясь от вина и женщин.

– Ну, удачи, – Сизиф останавливается на мгновение и поворачивается к Безымянному.

Сейчас, в свете ночных фонарей, этот худой, курносый, безбородый человечек, мечтающий о вине и женщинах, кажется таким маленьким, таким недостойным той лютой ненависти, которая сжигала Сизифа столько лет.

«В конце концов, это всегда их выбор» – вспоминает он собственные слова.

– И да, ты действительно гений, – Сизиф протягивает Безымянному руку. – И сегодня ты впервые за всю свою историю принес кому-то пользу. Поздравляю с почином.

Безымянный усмехается и не отвечает на рукопожатие.

– Уж точно не тебе.

Сизиф однобоко улыбается напоследок, разворачивается и уходит прочь вдоль ночной улицы и ярких витрин.

– Эй, – окликает Безымянный. – Я тебя вспомнил. Ревность и тщеславие. Мои любимые пороки.

Сизиф смотрит на