— Ах, Маркус, — проговорила Лоррен. — Мой миленький глупый Маркус. Мы как раз подходим к самому интересному, к тому, что тебя особенно заинтересует. — Она говорила с такой решимостью, что Маркус невольно попятился. У Клары голова стала совсем пустой и готова была, казалось, оторваться и поплыть по воздуху.

— Лоррен, умоляю тебя…

— Все думают, что это я такая плохая: слишком сильно накрашиваюсь, слишком коротко стригусь, многовато пью. — Она уставилась на Клару. — Но, леди и джентльмены, у милейшей невинной Клары Ноулз была интрижка с Гаррисом Брауном. Бац! Бум! Ба-бах! Несмотря даже на то, что он был помолвлен с той богатой француженкой, наследницей целого состояния. А хотите знать, чем завершилась эта постыдная интрижка? — Лоррен воздела палец к небу. — Она родила ему ребенка! Клара Ноулз родила ублюдка от Гарриса Брауна!

Клару словно ударили по лицу.

А потом ее ослепил свет, ее заживо сжигали на костре сотен вспышек магния, когда защелкали затворы полутора десятков фотоаппаратов, запечатлевая ее боль, смятение, стыд, чтобы затем разнести их по всему миру.

24

Лоррен

Не так все это должно было произойти. Этого не происходит!

И все же было так, а не иначе.

Перед глазами у нее все перемешалось, сливаясь в неразборчивые пятна: лица, отвисшие челюсти, собственное платье, заляпанное грязью, Маркус с Глорией и эта лживая, двуличная Клара. И еще доносился какой-то шум — то был ее голос, сорвавшийся на визг. Вот только что она говорила? Лоррен сама этого не понимала. Потом почувствовала, как кисло стало во рту от выпитого вина.

А Клара теперь плачет. Тяжелые слезы раскаяния катятся по влажным атласным щекам, придавая ей вид прекрасной мученицы. Похожая на Мэри Пикфорд любимица прессы, неспособная ни на что дурное. Лоррен вспомнила, что именно сказала. Да-да, она все раскрыла — все! — и объявила на весь свет, что Клара Ноулз — мошенница, притворщица, обманщица.

Так отчего же Клара не убегает отсюда со стыдом?

— Это правда, — сказала Клара. — Все, что она говорит, — правда.

Такого поворота Лоррен не ожидала.

— Поэтому я могу во всем признаться прямо сейчас. Не желаю больше лгать.

В чем же, интересно, Клара еще может признаться?

Лоррен раскопала все, что можно. От своей подружки Шелли Монахейм из колледжа Барнарда она получила полную информацию. Брат Шелли учился с Гаррисом в Гарварде и знал его как свои пять пальцев — вот Шелли и сообщила ей все-все, самые грязные подробности. О романе Клары и Гарриса. О ребенке.

Кларе конец, и уж теперь Глория поймет, что именно Клара выболтала то, что касалось «Зеленой мельницы», что именно Клара обманывала всех встречных и поперечных, что предательницей была именно Клара. А Лоррен — единственная, кто по-настоящему привязан к Глории, так что лучшей подруге ничего не останется, как вернуться к ней.

Разве не так?

Но Клара продолжала говорить. Ну почему она не заткнется?

— Мне было тогда семнадцать лет, и я… я была совсем глупенькая. Я впервые оказалась в незнакомом городе, меня захватили его соблазны, его огни — и очаровал мужчина, это правда. Гаррис Браун. Он вскружил мне голову, и… — Клару душили рыдания, и Лоррен подумала: «Давно пора».

— Никому не интересны все эти мерзкие подробности, — воскликнула Лоррен, но язык ворочался у нее с трудом. Впрочем, на нее тут же все зашикали: Глория, Маркус, даже миссис Кармоди.

— И я забеременела. — Клара помолчала, глядя в пол и пытаясь вдохнуть воздух.

В толпе стали шептаться. И, кажется, в этих приглушенных разговорах сквозило сочувствие. Что же здесь творится?

— Шлюха она, — пробормотала Лоррен непослушными губами.

Теперь до нее стало доходить, что, собственно, происходит, и она вынуждена была признать, что перестаралась, подбадривая себя вином перед тем, как прийти сюда. Однако ее уже никто не слушал. Все внимание было обращено на Клару, которая сумела наконец справиться с голосом.

— Но я потеряла ребенка. — Она подняла глаза, смахнула слезы. — Я потеряла ее. На тринадцатой неделе у меня случился выкидыш. — Она высморкалась и повернулась к Лоррен. — Спасибо тебе, Лоррен, за то, что напомнила мне о том, какой я была раньше. Я думала, что, приехав в Чикаго, сумею спрятаться от душевных терзаний прошлого, но теперь вижу, что ошибалась.

Лоррен изо всех сил снова попыталась постичь, что же все-таки происходит. Окружившая их толпа о чем-то переговаривалась вполголоса: до Лоррен долетали нелестные комментарии в ее адрес, и это было нестерпимо. Почему это ее выставляют таким чудовищем? А Клара тем временем обратилась к Глории:

— К твоему сведению, кузина, — жизнью клянусь, я никому ни слова не говорила о «Зеленой мельнице». Тебе, Глория, я всем обязана. И я никогда ничем не поставлю под угрозу твою настоящую любовь. — Глория со слезами на глазах сжала ее руки.

— Ну, давай же дальше, — проговорила Лоррен, которая была уже сыта всем по горло. — Вы что же, верите этой комедии? Она лгунья!

— Я лгала только в том, что связано с моим прошлым. — Клара снова повернулась к Лоррен. На ее глазах блестели слезы, но лицо у Клары было не сердитым, а печальным. — Я не так бессердечна, как ты, Рен.

«Бессердечна»?

Она, наверное, о ком-то другом говорит. Лоррен испытывала горячую любовь к Глории, это всем известно. Разве кто-то сомневается? Лоррен искренне старалась — и сейчас старается — сделать так, чтобы Глория была счастлива! Потому и пришла сюда в этот вечер.

Стоп. А почему же она все-таки пришла сюда? Воспоминания всплывали из сплошного тумана. Она сидела у себя, просматривая то, что написала ей Шелли, и обдумывала, как удачнее сообщить обо всем этом Глории.

Потом, чтобы немного успокоиться, пошла выпить в «тихий» бар, носивший название «Под розой». Там выпила стаканчик вина, который вскоре превратился не то в три, не то в четыре стакана. Вино должно было придать Лоррен смелости: трудновато, даже очень трудно будет убедить Глорию в постыдной правде о Кларе. К тому же вино помогало отвлечься от мыслей о приеме у Глории, который проходил без нее.

Там был еще такой мужчина с усами, очень приветливый. Если хорошенько подумать, может, даже чересчур приветливый. Он целовал Лоррен, а грубоватые руки быстро добрались до ее подвязки.

Она дала ему пощечину и выбежала на улицу, путаясь в высоко задравшейся юбке. Но ей не хотелось, чтобы тот мужчина догнал ее — вот ведь наглец! — и она бежала что есть духу, не замечая, что улица покрыта коркой гололеда.

Лоррен поскользнулась и упала на холодный тротуар, порвала чулки, поцарапала колено (было очень больно), но вокруг никого не было, звать на помощь бесполезно, поэтому она сглотнула слезы, запила их еще одним глотком из своей неизменной фляжки, потом нашла машину и села за руль. В ту минуту и бросились ей в глаза слова: