– Эй, приятель, – промурлыкал Гарри низким голосом, каким говорил с животными Йёргенсен. – Ты в беде, верно?

Вол захромал вперёд, припадая на больную ногу, но внезапно тяжело упал прямо на неё, так что проволока впилась ещё больнее, сразу в нескольких местах. Подойдя ближе, Гарри заметил кольцо в носу животного. Вынув ремень из брюк, он просунул его в кольцо и натянул, как верёвку.

– Ну, приятель, – сказал он, – давай-ка. Если встанешь, я смогу тебе помочь.

Но вол лишь потянул ремень назад, замотал головой из стороны в сторону и шумно фыркнул. Потом замычал, почти заревел, но не в голос, утробно, как обычно мычат быки и коровы, а очень тихо.

Гарри уронил ремень, придвинулся ближе, погладил милую морду несчастного создания, запустил пальцы в путаницу чёрно-бурой шерсти между большими, словно войлочными ушами.

– Ну давай, приятель. Дай помогу тебе. Ну-ка, – продолжал увещевать Гарри, но вол лишь грустно мычал.

Гарри открыл глаза и увидел, что дым от тлеющих угольков поднимается прямо ему в лицо. Птица Дворжака, синица, или как она там называлась, пела так близко, что Гарри подумал, она сидит у него на колене. Видения ушли, но он явственно услышал голос Петры, рассказывающей Грейс о птицах.

– Я-ску-чаю, – пропела она три нисходящих, грустных птичьих ноты. – Слышишь, как она поёт? Я-ску-чаю. Я-ску-чаю.

Солнце стояло низко в небе. Очень низко. Неужели они всё это время проспали и пропустили ужин? Проведя в Вефиле всего несколько недель, Гарри уже подстроился под утверждённый здесь порядок и ощутил прилив паники, какая возникает у прилежного школьника, случайно нарушившего правила. Он поднялся, ожидая увидеть Урсулу рядом у костра, но её нигде не было.

– Урсула! – попытался позвать он, но язык, пропитавшись соком, был всё ещё онемевшим, и звуки не шли. – Медвежонок!

– Я ску-чаю, – пела птица. – Я ску-чаю.

Он нашёл Урсулу совсем рядом, у склона холма, на который они поднимались вместе. Сначала ему показалось, что она поднялась на пенёк, чтобы разглядеть что-то в кроне дерева, нависшей над ней, теперь она стала на несколько дюймов выше Гарри. Но, заметив, как она слабо покачивается, он понял – она не стоит, а висит над землёй. Она повесилась на цепочке с крестом, который вытащила из кармана его пиджака.

– Урсула! – вскричал он и, подпрыгнув, схватил её тело. Какой бы прочной ни была проволока, которая, должно быть, была очень толстой, раз выдержала вес Урсулы, она оборвалась, когда Гарри с силой дёрнул, и семена посыпались ему на лицо и в разные стороны.

Тяжело дыша, он положил Урсулу на землю. Обычно она дважды закручивала цепочку вокруг шеи, так что ей хватило, чтобы затянуть петлю вокруг горла; семена и крест вонзились так туго, что впивались в кожу, даже когда проволока лопнула. Лихорадочно водя пальцами по её шее, срывая семена, сочившиеся кровью, Гарри нащупал пульс.

– Урсула, ты меня слышишь?

Она перестала дышать. Разжав ей пальцами губы, он увидел, что её рот всё ещё набит остатками полупережёванного корня. Когда он вынул их, она сильно закашлялась и скатилась набок; её вырвало, и она разрыдалась.

– Почему? – спросил Гарри. Она что-то пробормотала, но он не мог расслышать и прижал ухо к самому её рту. – Почему, Урсула?

– Я не хочу в ад, – прошептала она.

– В какой ещё ад? Почему ты должна туда попасть? Никакого ада нет, его придумали, чтобы пугать нас, как детей чудовищами.

– Я… содомит, я должен гореть, и я… я… – тело индейца сотрясала дрожь. – Я ведьма… мне место в пекле. Нет, нет, нет…

– Не говори глупостей. Так думают только трусы. Иисус не мог быть таким жестоким. Вот, выпей воды.

Он принёс ей в ладонях воды из ручья, по дороге расплескав бо´льшую часть. Она жадно пила, зажав его ладони своими. Вода лилась ей на платье.

– Ещё, – прошептала она, – прошу, ещё.

Ему пришлось несколько раз сходить к ручью и обратно. Он напился и сам. Корень иссушил ему рот, оставил едкий вкус. Когда он в последний раз принёс ей воды, то увидел, как она отчаянно роется в траве; начинало темнеть.

– Что ты ищешь? – спросил он, и ладони разжались. – Ожерелье?

Далеко-далеко в долине звонил гонг к ужину.

– Крест, – сказала она.

Вернувшись, они увидели, что Гидеон и остальные ищут их по всему Вефилю. Гарри нёс Урсулу, перекинув через плечо. Сначала она шла сама, но потом потеряла сознание. К счастью, её тело было лёгким. Со стороны всё это выглядело куда страшнее, чем было на самом деле, но во всяком случае помогло отвести от Гарри всеобщий гнев.

Гидеон провёл Гарри к домику Урсулы, открыл дверь. Когда Гарри клал её на кровать, она зашевелилась и в свете фонарика Гидеона, как в свете прожектора, перевела взгляд с него на Гидеона. Он увидел отметины у неё на горле, но лишь спросил, хочет ли она поужинать. Она покачала головой. Гидеон мрачно посмотрел на Гарри.

– Я посижу с ней, – тихо сказал он, – но сначала мне нужно поесть. И переговорить с коллегой. Пожалуйста, побудь пока здесь, пока я принесу ужин на подносе.

Вид у него был измученный и очень недовольный, и Гарри ощутил укор совести, что вызвал столько беспокойства. Когда Гидеон ушёл, он стянул с Урсулы грязные туфли, накрыл её одеялом.

– Завтра я найду твой крест, – пообещал он. – За ночь с ним ничего не случится, а по семенам нетрудно будет отыскать дорогу.

– Спасибо, – прошептала она и вновь закашлялась. Вены вокруг кадыка налились и вздулись, шея была в запёкшейся крови. – Тебе хоть помогло?

Он кивнул, сжав её ладонь и не зная, какими словами описать мысли, вызванные этим странным опытом.

Вернулся Гидеон и так холодно говорил с Гарри, что тот удивился, как его не отправили в постель без ужина. Придя в обеденный зал так поздно, он вынужден был сесть на то место, какое всегда занимала Урсула. Обитатели Вефиля были с ним обходительны, Мейбл настойчиво удостоверилась, что ему оставили достаточно овощей, но он ожидал расспросов, а удостоился лишь молчания, и его не отпускало чувство, словно все осмотрительно ушли от происшествия, о котором предпочли не знать.

Оказалось, что Кеннет-Хохотун, как бы ни раздражал, играл роль светского льва. Без него они стали всего лишь пациентами, которым было плохо вместе, которым просто было плохо. Разговор выходил бессвязным, и даже Мейбл ничем не могла помочь; казалось, они – гости на вечеринке, где уже закончилось всё веселье. Люди выходили из-за стола, не дожидаясь, пока другие закончат ужинать, и в конце концов остался только Гарри, доедавший сыр и фрукты за одним столом, и Сэмюель, мрачно жевавший за другим; никто из них не пытался заговорить.

Гидеон провёл всю ночь у кровати Урсулы. Гарри знал это, потому что почти не спал и два раза, накинув пиджак поверх пижамной рубашки, спускался посмотреть, не горит ли лампа. Она горела, и профиль Гидеона, читавшего в кресле, был ясно различим в её золотистом свете.