Пятый дивизион Ленинградской милиции был несамый боевой. Он специализировался по охране кладбищ и памятников. Покойникиже, равно как и памятники им, народ в принципе спокойный и к бесчинствам не склонный.По пустякам не беспокоят, и взяток не дают. Поэтому милиционеры скучали.

Подхалтуривали слегка, конечно. Цветы с могилпродавали, реже — могильные плиты в новое владение. И тихой их службе коллегизавидовали: вечная тишина, свежий воздух, от выпивки никто не отвлекает.

Особенно завидовали дежурящим на Пискаревскомкладбище. Там один сержант очень хороший промысел сообразил. Вечером, послезакрытия мемориала, идет он к скорбящей Матери-Родине, снимает сапоги, снимаетштаны, берет сачок и лезет в фонтан перед ней. И тщательно тралит. А в тотфонтан интуристы весь день кидают на прощание монеты. Глупый обычай, ноприбыльный. Ефрейтор на атасе стоит, рядовой горсти мелочи в мешочкипересыпает. Потом брат рядового, летчик на линии Ленинград — Хельсинки, летит спортфелем рассортированной валюты (экипажи-то не досматривают) и закупает навсе колготки. Жена ефрейтора, продавщица, продает их мимо кассы. Прибыльпоровну. Такой сквозной бригадный подряд. Быть сержанту генералом!

Процедура отработана. После ловли рядовойбежит за водкой, они в дежурке принимают, согреваются и скрупулезно считают вкучки: финмарки, бундесмарки, пятисотлировики и полудоллары. Выпьют, закурят, исчитают. Очень были службой довольны.

Только сортира в дежурке не предусмотрено. А вобщественный — ночью под дождиком — далеко и неохота. А тут сержанту в полночьприспичило по-большому.

Вышел он: темь глухая, дождь шуршит; зашагнулв какую-то могильную чашу, присел, полы шинели на голову — Господи, помоги мнеудачно отбомбиться. Употребил по назначению газетку «На страже Родины» — австать не может.

Он дергается, а его сзади с нечеловеческойсилой тянут вниз. И тут где-то далеко за кладбищем часы бьют двенадцать ударов…

Заверещал несчастный от ужаса, заупирался — нонет ему ходу. Гнетет его к сырой земле потусторонняя воля. Осквернил святоеместо, оскорбил прах — и костлявой рукой влечет его к себе покойник. Нивырваться, ни вздохнуть, и оглянуться нельзя — жутче смерти.

Через полчаса вылезли подчиненные: кудазапропастился? Ни зги во мраке, и только собака скулит в кустах гибельным воем.Цыц ты! Скулит.

Подходят: это сержант сидит и скулит, глазазажмурены, уши руками зажал — а полой шинели прочно наделся на сломанное остриемогильной оградки за спиной.

Окликнули — скулит. Отцепили, подняли — скулит.

Привели в тепло, застегнули штаны — скулит.Влили в него водки — крякнул, и дальше скулит!

Сначала они, сообразив, что к чему, ржали доколик, потом испугались, потом надоело: хорош, мать твою, все! А он скулит.

Утром на смене доложили и вызвали скорую:сдали его психушникам. Пусть теперь им поскулит, полечится.

Как пелось тогда — «Наша служба и опасна, итрудна, и на первый взгляд как будто не видна».

А не фарцуй на милостыню с кладбища, не гадьна могилы. Или по крайней мере не пей на службе. Пей, но в меру.

Все-таки у него, видно, совесть нечиста была.

День выдался на редкость: то сосулька с крыши,то рука в станке, то подснежник, то ножевое, — у эвакуатора на Центре халатмокрый. И тут диспетчерша над карточкой затрудняется: звонят из МельничныхРучьев, из яслей — что-то детям плохо…

Что плохо?

Похоже на отравление…

Что похоже?

Тошнота, бледность, боли в животе. И вообщеплохо. Скорей.

Едем, едем! А что — вообще?

Да дышат плохо. Синеют…

И у скольких это?

Да почти все…

Сколько!!!

Всего — тридцать семь…

Массовое тяжелое отравление в яслях! Гоним всесвободные машины. И штурмовиков, и педиатрию, и реанимацию — всем, похоже,хватит. А на тяжелые случаи у детей мы едем быстро, чай не допиваем и в картыне доигрываем — рысью и под сиреной: это тебе не старушка-хроник преставляетсяи не алкаш в дорожное вмазался.

Там все признаки интоксикации. Одни кричат,другие хрипят, рези в животе, цианоз. Тихий ужас! ясельники… Рвотное,промывание, сердце поддерживать, кислород искусственно. Трясем воспитательниц:как, когда, что ели, что пили? — Накормили манной кашей, уложили спать, тут иначалось. Санэпидстанцию сюда! — воду на анализ, молоко на анализ, крупу наанализ, рвотные массы и кал на анализ: что за эпидемия кошмарная, что забацилла, что за яд такой?

Детей пачками везем в больницы, кто-то ужепомер, лаборатория корпит в поту: в рвоте и поносе — ДДТ и мышьяк!

Милиция подваливает, роется и гремит: шуточкиделов, террористический акт, диверсия, убийство детей!

А каши той самой, заметьте, нет: котел вымыт,тарелки вымыты, помойные ведра тоже вымыты: ну просто образцовый пищеблок.Милиция роется в помойке, откапывает остатки каши, везет на экспертизу: естьмышьяк и ДДТ в каше!

Родители уже рыдают по больницам, местноенаселение гудит и собирается сжечь эти ясли, заперев предварительно персонал.

Звонок на скорую: повешение. Жив? Какое там,остыла. Кто? А заведующая этими яслями повесилась.

Следственная бригада давит их всех так, чтосерьги из ушей выскакивают: давай все подробности! все мелочи! под какую статьюидете — знаете?!

И находится деталь… Выяснилось, что онисварили крысу. Как эта крыса свалилась в бак, а может, сдохла там незаметно,что никто не увидел, — черт ее знает. Дом деревянный, одноэтажный, не упастись.

На раздаче повариха зачерпывает со дна —батюшки! из черпака хвост висит. Кричит заведующую. А младшая группа ужекушает…

Пришла заведующая. Обматерила повариху.Подержалась за виски. Подумала. Велела выкинуть крысу в помойное ведро и быстроубрать на помойку…

Что делать? Снова варить кашу уже некогда, имолока не осталось; да половина уже и поела… А!.. при кипячении микробыпогибают, в блокаду вообще всех крыс поели, и не болели… «Если не хочешьувольнения по статье, — говорит поварихе, — то чтоб ни звука! смотри у меня!» Аповарихе зачем скандал? заведующей виднее, она и отвечает.