И покормили кашкой.

А крыса-то — она ведь гений приспособляемости.Она жрет все, и за долгую свою крысиную жизнь в городе столько ДДТ и прочейдряни в себе нааккумулировала, не то что дети — тут бы и кошки подохли. Кошки,кстати, и дохнут иногда сдуру, отведав городских крыс либо голубей. Потомуумная кошка крысу задавит, а есть не станет. Да. А эти отравы в кашке отнюдь неразлагаются. Напротив, выварилась химия из крысиного организма и напитала всюкастрюлю до той самой концентрации…

Ну что. Заведующую на кладбище, поварихевосемь лет. А из детей шестерых так и не откачали.

Это неправда, если говорят, что увахтеров-охранников оружие допотопное и стрелять они из него не умеют и боятся.Вот у Ворот порта работал себе всю жизнь один охранник, по хворости здоровья приспособилсясутки через трое греться у батареи, проверял пропуска и пил чай подрепродуктором. Безвредное, в сущности, создание, хотя и склочное.

И вот проходит днем один из начальства.Охранник его что-то спрашивает. Тот идет молча. Охранник его хватает за рукав.Тот вырывается и посылает его. Охранник цепляется и орет. Начальник рявкает исулит кары, уходя. Охранник гонится, но он хроменький, и тот удаляется.

Охранник вопит:

— Стой!!! — Хватается за старинную потертуюкобуру на ремне, вытягивает облезлый военной эпохи ТТ (прекрасная, кстати, быламашина), дергает затвор: — Стой!!!

Начальник оглядывается, резко ускоряет шаг — иполучает пулю точно промеж лопаток.

Время обеденное, народ по территории туда-сюдаходит. То есть уже не ходит, а остановился на выстрел и смотрит. И ближайшиймореман охраннику:

— Ты чего?..

Баба заполошная:

— Уби-или!

Мореман — на охранника. У охранника глазабелые, слюна кипит — шарах мореману под узел галстука!

— А-а!! Суки, гады, падлы! Все сволочи!!

Народ врассыпную за углы и в подъезды.Охранник садит навскидку — гильзы отщелкивают: один споткнулся, второйсковырнулся — и все чисто. Вымерло поле боя.

На выстрелы бежит милиционер из здания:

— Стой! Бросай оружие! — А тот хрипит: «Всехперестреляю!»

Шарах милиционеру над пряжкой ремня! — лежитмилиционер.

Народ в окна глазеет — шарах через стекло!присели у подоконников. Телефоны накручивают: стрельба, налет, диверсанты,трупы! Мчатся газики с милицией, гремят в мегафоны — охранник озирается,выбегает на тротуар, хватает какую-то проходившую девку и, прикрываясь ею, какв гангстерском кино, начинает отстреливаться. Выглядит все как чистый Голливуд!Милиция, укрываясь за машинами, внушает: «Вы окружены! Сопротивлениебесполезно! Сдавайтесь!» А он палит по всем силуэтам в пределах видимости. У ТТприцельная дальность сравнительно неплохая.

Вот вам простой советский охранник. У негобыло четырнадцать патронов. Две обоймы. Он тринадцать раз выстрелил итринадцать раз попал. Трое убитых на месте и десять раненых, из них еще двоеумерли в больнице. И последнюю пулю пустил себе в висок.

По скорой семь машин кинули, летели потом подсиреной, как санитарная автоколонна, население балдело: не то учения, не тостихийное бедствие.

Так что потом оказалось. Ему квартиру должныбыли дать. Лет пятнадцать ждал, как водится. Очередь подошла — и опять далидругому. Потом — еще одному блатному. Квартирный вопрос вообще сильнонервирует, он озверел. Дома пилят, жена больная, дети взрослые, строят планы имечтают о новой просторной жизни. Он закатил на месткоме скандал, ему пригрозилиза давнюю попойку вообще снять с очереди, может увольняться и жаловаться — атот из начальства как раз был председателем жилкомиссии. Они в проходной словоза слово и схлестнулись: «Не дашь квартиру? — Да пошел ты!.. — Ну я тебепокажу!» И показал.

А ту девицу, его заложницу, привезли в милициюи два часа снимали показания: где шла, что видела, что слышала, как быласхвачена, да не знала ли его раньше, и прочее. Дали подписать и отпустили сБогом.

Отошла она сто метров и села на асфальт,потеряла сознание. Приехали — все по нулям, поздно. Заинтубировали, стукнули,качали — какое там, не откачали. Инфаркт, умерла на месте. Двадцать два года.Не потянула сердечно-сосудистая система такого стресса.

У влюбленных условия всегда были трудные — небыло жилплощади, не было денег, не было красивых вещей и романтическихпутешествий; презервативы, правда, были, но не было книг по культуре секса,разъясняющих, как их правильно использовать. Но все как-то устраивалось.

Некоторые, однако, всех трудностей ипрепятствий вынести не могли и иногда кончали с собой. У самоубийц условия тожебыли трудные — не было револьверов и патронов, не было ядов, часто веревок небыло, не говоря о спокойной обстановке. Но тоже все как-то устраивались.

И вот двое несчастных влюбленных никак немогли устроиться. Такие невзрачненькие, славные, с большой возвышенной любовью.С ней родители воспитательную работу проводили: что сопляк, голодранец,неумеха, сиди дома под замком, чтоб в подол не нагуляла. Его норовили простопороть: нашел хворую замарашку, жизнь себе калечить, пусть дурь-то повылетит.Деться некуда, не на что, никаких просветов и перспектив: нормальный трагизмюных душ. Ленинград, как известно, не Таити, бананом под пальмой не проживешь.

Целуются они в подъездах, читают книги о любвии ходят в кино, держась за руки. И тут им в эти неокрепшие руки попадаетбиография, чтоб ей сгореть, дочери Маркса Женни, как они с мужем-марксистомПолем Лафаргом вместе покончили с собой.

Вот упав на взрыхленную ниву марксистскоговоспитания, это зерно и дало, видимо, свой зловредный росток. Ничего себеперышко свалилось на хилую спинку верблюда. Они ведь с детского сада усвоили,что марксизм есть не догма, а руководство к действию. Это тебе не Ромео и Джульетта.Монахов советская власть повывела, аптекарей тоже крепко прижала, и ждатьмилостей от природы им не приходится: куда за сочувствием обратишься?..

А у нее была знакомая санитарка. И онаобратилась к ней, но тайну не раскрыла. Просто попросила достать сильныхснотворных таблеток — от бессонницы… И подробно выспросила: а сколько надо,чтоб покрепче спать? а сколько предельно можно? а если больше? а сколько уже нив коем случае нельзя, что, и вообще не проснуться можно, умереть?