Закончив разговор, я достаю салфетку, заворачиваю в нее фотографии и кладу их в бардачок.

– Так они пока его не отпустят? – спрашивает Мэтт, останавливаясь на мостовой у Шотландского банка на улице Ланмаркет. Он снова жмет на гудок, чтобы пешеходы расходились, люди ворчат и ругаются, когда он взбирается на тротуар. Такую его сторону я еще не видела: сильную, форсирующую события, как будто ничто не может встать на его пути. Его глаза кажутся тяжелыми, как будто он плакал, но возможно это просто от пыли. И все же его лицо доброе, мягкое. Именно таким должно быть ощущение безопасности, понимаю я. Иметь соратника, который будет на твоей стороне. А не то удушающее ощущение потери себя, которое всегда было с Антонио.

– Я не уверена, что здесь можно парковаться, – говорю я.

– Не думай об этом. Скажи, – говорит он, поставив машину на ручной тормоз и выключив двигатель, – они его отпускают или нет?

– Пока нет. – Деньги. Переводы. Антонио продал мое доверие. Ублюдок. – Он продал меня Элли за деньги. И за секс. Пожалуй, ему не помешает немного потомиться в тюрьме. – В данный момент я думаю, что он заслуживает всего, чего бы они там с ним ни сделали. Но я пытаюсь вспомнить, что его втянула в это Элли, а с ней начинаешь делать то, что обычно не стал бы делать. Стоит только вспомнить о Марго Вульф, чтобы подтвердить это.

– Безусловно. – Он кивает на бардачок. – А наручники, м? Его идея, как думаешь?

– Честно говоря, не знаю. – Я не могу смотреть на него, когда говорю это. Чувствую себя такой идиоткой. Эти двое обвели меня вокруг пальца. – Но сейчас, по крайней мере, Антонио разъяснил свое видение ситуации, и они увидят, что винить в этом можно только Элли, и что она использовала его ради своих целей. – После короткой паузы я добавляю:

– Возможно, они увидят, что она и меня использовала.

– Как ты думаешь, зачем ей все это? – спрашивает он, расстегивая ремень безопасности.

– Она хотела, чтобы я приехала, хотела удостовериться, что отец любил ее больше, чем меня. Хотя наши родители и отдали меня, Элли никогда не верила, что они этого хотели. Она всегда сомневалась в их любви. Как будто ей нужно было доказать самой себе, что они не жалеют, что оставили ее. Но она тоже хотела, чтобы я нуждалась в ней; точно так же, как и я всегда хотела, чтобы она нуждалась во мне. Самый простой способ для этого – позаботиться о том, чтобы, кроме нее, у меня никого не осталось.

– Ты думаешь, она спала с Антонио для этого? Чтобы разрушить ваши отношения?

– Нет. Я не должна была узнать об этом. Это бы сделало виноватой ее. И я бы злилась на нее. Наши отношения должны были разрушиться по моей вине. – Я трясу головой, провожу ладонями по пыльной папке. – Почему же, думаешь, она меня напоила наркотиком? Ночь вместе с тобой была лишь еще одной частью ее плана. Она бы сказала об этом Антонио тогда, когда ей было бы это удобно. Когда она была бы готова стать моим героем. Но с завещанием моего отца все изменилось. А это личное дело, – говорю я, демонстрируя ему папку, – снова все меняет.

Мы выходим из машины навстречу холодному шотландскому ветру, и я смотрю снизу вверх на огромное здание. Латунная табличка гласит: «Городская палата». Внутри все выглядит роскошно, и от соприкосновения моих ботинок с мраморным полом раздается величественное эхо. Мы проходим к архиву, в нем душно, запах старых бумаг висит в сухом от отопления воздухе. Здесь царит атмосфера библиотечной тишины, располагающей к учебе, что напоминает мне университет и одиночество. Я беру Мэтта за руку, и он переплетает свои пальцы с моими. Я крепко сжимаю его руку.

– Могу я вам помочь? – За стойкой стоит хрупкая старушка. На ней блузка с высоким воротником и оборками спереди. На ее шее висит небольшой медальон, наверняка с фотографией кого-то, кто ей дорог. Нельзя сказать, что она недружелюбна, но она осведомлена о том, сколько времени: она посмотрела на часы уже дважды, а ведь мы еще не произнесли ни слова. Посетители в конце рабочего дня – это не то, чего бы она хотела.

– Да, надеюсь на это. Вы Анна? Мы разговаривали с вами по телефону. – Я подхожу к ней ближе, прижимая к груди личное дело Кейси.

– О, вы, должно быть, доктор Харринфорд. – Она оживляется. Старушка, видимо, стояла за стойкой на скамеечке, потому что, очутившись рядом с нами, она кажется еще ниже. – Я нашла записи, которые вам могут пригодиться.

Она ведет нас к огромному дубовому столу, такой мог бы располагаться на кухне для прислуги. Старое здание скрипит и вздыхает, пока мы идем по нему, паркет ходит ходуном вниз и вверх, особенно после Мэтта.

– Мы ищем свидетельство о рождении 1984 года, – говорю я, пока мы идем к столу. – Девочку зовут Кейси.

– Что ж, по той информации, что вы мне предоставили по телефону, я подняла старые записи, но также искала и через компьютер. Большая часть документов, датированных 1971 годом и позже, сейчас оцифрованы, – говорит она с гордостью. – Я проверила по базе и нашла запись о рождении 1984 года. Девятнадцатого февраля. – Я опускаю взгляд на папку и вижу номер: 0020-95-03-19-02-84. Я наклоняю ее, показывая Мэтту, но он уже согласно кивает. – Вот, я достала документ, чтобы вы могли сами посмотреть.

Я смотрю на старый документ. Кейси Харринфорд, родилась девятнадцатого февраля 1984 года. Мать – Кассандра Харринфорд, отец – Морис Харринфорд.

– Моя сестра. – Я поворачиваюсь к Мэтту со слезами на глазах. – У меня есть еще одна сестра.

Анна покашливает, и я понимаю, что поспешила с выводами.

– Боюсь, это не единственная запись. Когда я смотрела по базе данных, поиск выявил две записи. Первая – о рождении, – говорит она, постукивая пальцем по книге. – А вторая… – говорит она, поджимая губы, – о смерти.

– На это же имя? – спрашивает Мэтт, подходя ближе ко мне.

– Да. – Старушка берет с полки тяжелую книгу в кожаной обложке зеленого цвета, пыль разлетается клубами, как дым. Она открывает ее на странице, отмеченной стикером. – Та же маленькая девочка, как видимо. Дата рождения совпадает. Дата смерти – четвертое июня 1984 года. По-видимому, она прожила немногим более трех месяцев.

– Вы уверены, что здесь нет ошибки? – спрашивает Мэтт, наклоняясь, чтобы рассмотреть имя, как будто что-то может измениться, если он приблизится.

– Только одна запись совпадает с данными. Мне очень жаль, что я принесла вам плохую новость.

Поблагодарив ее, мы возвращаемся к машине. Снаружи покупатели берут все от сухой погоды завершающегося дня. Мы все еще сидим в тишине, когда десять минут спустя выходит Анна. Она машет нам рукой, забирается в старенький «Фиат Пунто», припаркованный на некотором расстоянии от здания, и, осторожно управляя машиной, уезжает.

– О чем думаешь? – спрашивает Мэтт. – Я имею в виду, как ты себя чувствуешь?

– Я запуталась. Я должна быть огорчена, потому что только что узнала, что у меня была сестра, и, согласно тем записям, она умерла. Но согласно этим записям, – говорю я, приподнимая записи о лечении Кейси, – первые шесть месяцев она лечилась в «Фэйр Филдс» от дисплазии бедра. – Я вздыхаю. Это нельзя назвать просто выдохом, потому что, кажется, я не дышала последние десять минут. – Сейчас мне больше, чем когда-либо, хочется узнать правду.