Мчусь к ней, впервые в жизни бегу навстречу опасности. Продираюсь через сад, открываю дверь, смотрю сначала направо, потом налево, на ряд домов, которые стоят за домом мисс Эндикотт. Вижу мельком, как светлые волосы скрываются за поворотом, и знаю – это Элли. Что бы она ни сделала, мне не важно, почему она была здесь, я должна защитить ее. Единственное, о чем я жалею сейчас, – что не поняла этого раньше.

Мы сидим на скамье перед домом и ждем «скорую». Мы не знаем, что сказать друг другу, и никто не проходит мимо, не нарушает тишину. Я смотрю на посетителей кладбища неподалеку, концентрируюсь на веселом шуме из «Зачарованного лебедя». Когда мы слышим далекий вой сирены «скорой помощи», Мэтт поворачивается ко мне, его лицо бледное, как у призрака.

– Что мы им скажем? – спрашивает он. – Они захотят узнать, почему мы здесь.

Синий свет мигает вдали.

– Правду, я полагаю.

Он облизывает сухие губы, но, кажется, у него и во рту пересохло.

– Не думаю, что стоит рассказывать, что я был в «Фэйр Филдс». – Он смотрит в сторону, обхватывая себя руками, как будто ему холодно.

– Не думаю, что стоит упоминать «Фэйр Филдс» вообще, – говорю я, будучи осведомленной о документе, который сейчас спрятан у меня за спиной. – И нам, пожалуй, не стоит также упоминать об Элли. Возможно, мы просто проходили мимо, к пабу, и почувствовали какой-то запах?

– Спасибо тебе, – говорит он, но я подношу палец к его губам и целую в щеку. Мы встаем одновременно, чтобы встретить «скорую помощь», когда вой ее сирены умолкает. Мэтт тянется к моей руке. Я беру ее и держу крепко.

В полиции мы даем показания: кто мы, откуда, что мы делали в доме мисс Эндикотт. Нас опрашивают по одному, суровые лица и уставшие глаза смотрят на меня из-за стола. У одного из полицейских такой сильный акцент, что я едва различаю, что он мне говорит. Но я успеваю уловить суть истории от другого. Оказывается, соседка мисс Эндикотт видела, как мы приехали, слышала, как я звала ее, чтобы она открыла дверь. Кроме того, она слышала крик примерно за полчаса до нашего приезда. Ее показания вполне освобождают нас от всяких подозрений, поэтому они отпускают нас незадолго до полуночи.

Мэтт везет нас через оживленный центр Эдинбурга, шины шуршат по брусчатке, пока мы не доезжаем до его дома. Красивое георгианское здание, серое и элегантное. Я рада вернуться обратно в город, где можно укрыться за кирпичными стенами крепких домов, и где население поболее нескольких сотен человек.

Расследование убийства мисс Эндикотт идет быстро. Я спрятала записи об Элли вместе с записями о Кейси, но не так уж много времени уходит у полиции на то, чтобы выяснить, что же случилось. На мисс Эндикотт поступало немало неподтвержденных жалоб в течение многих лет, и, если верить слухам, время, когда она работала учительницей в «Фэйр Филдс» перед переездом в Хортон – не то, чем можно гордиться.

В девяностых годах была волна самоубийств, все – в разных концах Шотландии. Каждый из самоубийц был пациентом «Фэйр Филдс», каждый попал туда в школьном возрасте. Большая часть коллег мисс Эндикотт были осуждены и приговорены, никто не хотел верить в то, что вменяли в вину ей, особенно среди тех, кто жил в Хортоне. Поэтому, она осталась на свободе и не заплатила за свои преступления.

Мэтт говорит про события этой ночи не слишком много. Ему, кажется, хочется оставить это все позади, двигаться дальше вместе, и я думаю, что я хочу того же. Но в какой-то момент нам нужно будет поговорить о том, что произошло, и до этого момента мы словно застряли. Я должна признаться, что видела Элли в доме мисс Эндикотт, а он должен рассказать, что он знает о ее прошлом. Соответственно, ему придется рассказать и о своем.

Я решаю подать заявление на увольнение, сообщить в больницу, что не вернусь. В отделе кадров остужают мой пыл, сообщив, что я не могу вот так просто позвонить и не выйти на работу. Но я могу. Я не хочу возвращаться в Лондон. Мне нужен новый старт, и впервые в жизни я считаю, что это достижимо. Я начинаю понимать, что была желанным ребенком, и моей вины не было ни в чем. У меня нет четкого плана, нет пути к отступлению, и нет обязательств, которыми можно прикрыться. Я просто Айрини.

Через пару дней после убийства мисс Эндикотт я возвращаюсь в «Матушку Гору». Мать-гора, дом, который, благодаря отцу, теперь стал моим. Я уверена, что в какой-то момент Элли вернется. Она маленькая испуганная девочка, убегающая от своего прошлого. Я знаю это чувство. Я попыталась рассердиться на нее. Она убийца, скорее всего, уже дважды. Первый раз она напала на мужчину, который хотел изнасиловать меня, и я всегда была уверена, что она дошла тогда до убийства. Но она сделала это, чтобы спасти меня, и я держала язык за зубами. Теперь она убила, чтобы спасти себя, и поэтому я снова держу рот на замке, и ее секретам ничего не угрожает. Нелегко признавать, что она может так поступать. Но не легче и принять то, что происходило с ней в «Фэйр Филдс».

Ее личное дело ответило на многие мои вопросы. Поэтому я не стала передавать его полиции. Боюсь, они смогут сложить два плюс два и получить четыре. Не нужно быть гением, чтобы выяснить, что в смерти мисс Эндикотт виновна Элли, даже, несмотря на недостающие страницы, которые, вероятно, были намеренно сожжены. Возможно, эти страницы заполнили бы пробелы в моей собственной истории, но, предполагаю, какие-то вещи мы не узнаем никогда.

Что я знаю: Элли отправили в «Фэйр Филдс» родители, когда ей было шесть лет, в июне 1984 года. Они жаловались на ее стремление разрушать, непослушание, желание причинять другим боль, особенно детям. Однажды она привязала мальчика к батарее в детском саду и прибавила жару. Ей было тогда четыре года. Понимала ли она, что делает? Учитывая все, что я теперь знаю, увы, думаю, понимала.

Я читаю записи психиатров. Вот результаты электроэнцефалограммы, которая демонстрирует увеличение активности «дельта» и «зета» в лобных долях мозга Элли. Они определили ее как асоциальную личность, рассуждая о том, что она просто в целом не социализирована, как о каком-то животном на ферме. Они предположили, что также наличествует детская маниакальная депрессия, и что она наносит себе повреждения. Были и другие отчеты, написанные почерком почти неразборчивым, в которых предполагалось, что это диссоциативное расстройство личности. Эти отчеты опровергались как устаревший диагноз в более новых записях. Далее отчеты все продолжались и продолжались. Рост и вес Элли врачи фиксировали в течение времени. Вопрос, чем бы ее заклеймить, так и не был решен, и я не уверена, был ли ей поставлен окончательный диагноз вообще. Элли, похоже, оставалась тайной.

Потом, без объяснения причин лечение закончилось, и она вернулась домой. Без сомнения, это было тогда, когда родители узнали, что с ней там происходило. Это было как раз за день до того, как меня увезли. Если у меня и были какие-то сомнения насчет причины, по которой меня передали тете Джемайме, то сопоставление с датой возвращения Элли развеяло их полностью. Они сделали выбор. Оставили ее и отдали меня.