Но то, что я читаю о ее прошлом, так потрясает меня, что уже не в первый раз я откладываю записи об Элли в сторону и направляюсь на улицу. Прогулка под осенним ветром – такое облегчение! Но температура внезапно понизилась, и через двадцать минут с неба падают первые капли дождя. Я бегу обратно в дом, прикрыв голову курткой. Открывая дверь, я слышу сквозь звук дождя музыку, раздающуюся изнутри. На долю секунды мне кажется, что, должно быть, я оставила что-то включенным. Но потом понимаю, что это не так.

Я вхожу, оставляя входную дверь открытой. Музыка становится громче по мере того, как я приближаюсь к прихожей, оставляя за собой цепочку мокрых следов. Я узнаю тревожную, дрожащую мелодию заключительного акта «Мадам Баттерфляй», и тут же понимаю, что это Элли вернулась. Осторожно шагаю по кухне, заглядывая на лестницу к моей старой комнате, но музыка идет не оттуда. Прохожу через прихожую, звук все более усиливается.

– Элли, – шепчу я. Смотрю назад, на открытую дверь, на хлещущий дождь. Я могу уйти, говорю я себе, сжимая перила. Я могу уйти прямо сейчас, вызвать полицию, если захочу. Вместо этого начинаю подниматься по ступенькам, хотя меня подташнивает и крутит в желудке.

Мне кажется, что с каждым шагом меня словно придавливает к полу свинцовыми ботинками, и каждый шаг тяжелее предыдущего. Но я добираюсь до конца ступенек и иду на звук музыки, которая раздается из спальни Элли. Свет включен, а музыка играет так громко, что я не слышу собственного дыхания. Но я чувствую его, эти отрывистые вдохи и выдохи, и, собрав все свое мужество, открываю дверь.

– Элли, – произношу я снова голосом неуверенным и слабым, стараясь не испугать ее. Я не хочу, чтобы она убежала. Но ее здесь нет. Сначала я думаю, что ее комната такая же, какой я ее видела в последний раз: смятые после секса с Антонио простыни, тарелка сожженных спичек рядом с кроватью. Но, когда я смотрю на ее портрет, я вижу, что он обезличен, лицо закрыто темно-красным пятном. Это доказательство, что Элли была здесь. Затем я замираю, услышав за собой хлопок двери.

В первый момент я уверена, что она здесь, со мной, в комнате. Я убеждена, что чувствую, ее присутствие наваливается на меня. Но потом я слышу шаги по лестнице. Разворачиваюсь и бегу за ней.

– Элли, – зову ее я, но мне не отвечают. – Элли! – кричу, добегая до лестницы, на этот раз громче, чтобы она услышала мой голос сквозь музыку. – Подожди! – Но я знаю, что опоздала. Сажусь на ступеньку лестницы, перевожу дыхание. Потом я замечаю, что маленький столик там, где коридор поворачивает, был перевернут, а его содержимое рассыпано по полу. Я встаю, иду к нему. Опускаюсь на корточки, беру рамку с фото, стараясь не пораниться разбитым стеклом. Стряхиваю осколки и поднимаю ее.

Эта фотография из того альбома, что я рассматривала в кабинете. На ней Элли сидит на моем трехколесном велосипеде, ее ноги для него слишком длинные, у нее странный вид, но лицо преисполнено решимости. Я стою рядом, слезы текут, рот открыт в крике. Никто не беспокоится. Никто не вмешивается. Кто-то смотрит на эту картину через объектив, наслаждаясь моментом, над которым потом можно будет посмеяться. Но на этой последней фотографии есть и моя мать, она идет ко мне, на ее лице смешались сочувствие и радость. Она смотрит из-за плеча на камеру, стараясь не улыбаться. Я на нее не обижаюсь, ведь то, что происходит – обычная ситуация, до того как мы стали тем, чем стали. На этой фотографии запечатлено время, когда все мы были нужны друг другу. До того, как Элли попала в «Фэйр Филдс».

Когда я снова смотрю на фотографию, я замечаю кое-что еще. Мамин округлившийся живот, она определенно беременна. Но кем? Ребенком, который станет Кейси? Моей пропавшей сестрой? И тогда мой взгляд падает обратно на детей: к Элли на трехколесном велосипеде и ее младшей сестре, которая стоит рядом на двух совершенно здоровых ногах. Ни намека на гипс с накарябанными на нем бабочками. К своим трем годам я едва могла ходить. На этой фотографии нет ребенка с дисплазией. Эта маленькая девочка не может быть мной.

Я бросаюсь вниз по лестнице к своей спальне. Распахиваю дверь и выхватываю папку о Кейси, спрятанную между разрозненных страниц личного дела Элли. Роюсь в нем в поисках ответа, переворачивая страницы так быстро, что одна из них рвется. Здесь есть вся информация. Именно Кейси родилась с дефектом бедра. Именно Кейси наложили гипс вскоре после рождения. Именно Кейси нуждалась в операции, операции, которая оставит длинный вертикальный шрам на ее левом бедре. Именно Кейси была зарегистрирована в реабилитационной больнице для немощных и душевнобольных «Фейр Филдс». Это ею беременна моя мать на фотографии, где Элли крадет велосипед? Кейси – это я?

Я выхожу из комнаты, и смотрю на фотографии на комоде. Элли и другая девочка. Девочка, которая не может быть мной. Я беру каждую фотографию одну за другой, ищу ошибку, ищу себя. Но не нахожу. И только сейчас я понимаю: меня нет ни на одной из этих фотографий.

Позволяю гневу взять надо мной верх и срываю со стены самую тяжелую раму, запустив ею в комод. С грохотом она впечатывается в заднюю стенку комода. Я стою в тишине, меня трясет. Но, когда я поднимаю взгляд, то замечаю, что вместе со стеклом на рамке разбивается и сам комод. Древесные щепки взлетают в воздух, и в трещине виднеется просвет. Просовываю туда руку и обнаруживаю пустое пространство. Хватаю и тяну на себя, отдирая, еще один кусок хлипкого дерева. За комодом нет стены. Напротив, там коридор, и когда я прикладываю глаз к щели, то вижу тот же самый красный ковер, который сейчас у меня под ногами. Отодвигаю комод, и оказывается, что коридор продолжается за ним, только ряд кирпичей, обрамляющий его по краю, скрывает проход. Я прохожу через проем, где стоял комод, в ту часть дома, куда я никак не могла попасть из своей спальни раньше. Иду по коридору, и после поворота направо в конце вижу тот же самый перевернутый столик, рядом с которым я стояла на коленях некоторое время назад. Кроме того, я слышу музыку и вижу раскрытую дверь в комнату Элли прямо впереди.

Но я повторяю свой путь, потому что есть еще одна дверь, которая до сегодняшнего дня оставалась закрытой. Я открываю ее, резко, как будто хочу поймать кого-то на месте преступления. Передо мной розовая комната, маленькая кровать, размером с мою. Еще более печальная и устаревшая мебель, все серое от пыли, как будто выцветшее со временем. Огромное эркерное окно, занавески на котором задернуты. На полке три альбома, того же размера и вида, как альбомы в кабинете. Беру первый. Поблекшие золотые буквы обозначают год, 1984. Моя мать уже не беременна. Напротив, у нее на руках ребенок. Я переворачиваю страницу. Тот же ребенок, только чуть больше. Еще двое на фоне. Одна из них – Элли, и у нее в руках красный маркер. На гипсе ребенка нарисована бабочка. Гипс покрывает всю левую ногу до бедра. Моего бедра. Вторая девочка держится за край моей кроватки. У нее светлые волосы. Голубые глаза. Это та девочка с велосипедом. Я думала, что я – это она, но это не так.

Потому что я – Кейси, самая младшая, родившаяся в феврале 1984 с дисплазией бедра. Я ребенок, которого считают умершим. Но если я Кейси, то кто эта девочка?

Берусь за альбом 1985 года. Листаю страницы, и вижу себя. Старше. Взрослее. Одну. Других детей нет. Родители вместе со мной. Фотографии, где они держат меня на руках, купают, меняют подгузники, водят в сад. Все фотографии в пределах дома. Как будто они никуда меня не вывозили. Выражения лиц родителей стали тяжелыми. Исчезла непринужденность, свойственная молодости. Их лица сами говорят о том, что они решили отослать одну из дочерей, а другой лишились неизвестно почему. В альбоме 1986 то же самое, я и родители, а потом он прерывается на середине, незаконченный. Семьи больше нет.