– Ежов побывал в Одессе, а потом следом за Сорокиным полетел в Коми. Но опоздал на один день.

– А что там случилось? Сорокин погиб? – с плохо скрываемым напряжением в голосе спросил Сталин.

– К счастью, нет, но мог. И ещё не факт, что выживет.

– Ну-ка рассказывайте, что там произошло.

– Там случился самый настоящий бунт, вернее, бойня между урками и остальными, где-то человек пятьдесят на пятьдесят. Начальник лагеря Мороз даже Ежову не открыл всей картины произошедшего, а когда с ним начали работать мои ребята, сразу раскололся. Ещё и мои подчинённые провели небольшое расследование. Началось всё с того, что урки убили какого-то батюшку из заключённых, с которым сблизился Сорокин. Причём не просто убили, а ещё и издевались, обливая его раздетого на холоде водой. Ну, наш подопечный и отомстил, как в Одессе, отправил зачинщиков в лагерную больничку. А блатные, как они себя называют, в свою очередь, вызвали Сорокина на толковище. Да только тот пришёл не один, вот и получилось – стенка на стенку. Если в подробностях, то наш хронопутешественник своим тесаком порубил всех блатных главарей, ну и ещё кого-то из шавок помельче. Там такое творилось, что очевидцы сами толком ничего не помнят.

– А дальше что? Сорокин жив остался?

– Живой, он же у нас везунчик! Его Мороз в карцер определил, в холодный, без телогрейки, а он возьми и обезоружь конвоира, который его вёл в карцер. Забрал у него винтовку с патронами, снял верхнюю одежду, самого конвоира отнёс в мертвецкую и там спеленал, оставив с кляпом во рту. Сторожа однорукого тоже связал, чтобы шум не поднял раньше времени. После этого завернул в столовую, забрал три банки тушёнки и буханку хлеба, нож со спичками и покинул пределы лагеря.

– Что значит покинул? Просто так взял и вышёл? Хороша же там охрана!..

– Не вышел, товарищ Сталин, выехал. На аэросанях. Угнал аэросани, представляете? Протаранил ворота – и только его и видели. Самое смешное, что вместе с ним на этих аэросанях уехал и Мороз. Только не в кабине, а на капоте, вцепившись пальцами в передок. Можно сказать, его спиной или тем, что пониже, Сорокин ворота и таранил. А когда отъехали на несколько километров, он остановился, стащил с капота Мороза и отправил пешком в лагерь, отобрав у него наган.

– Экий ловкач, – цокнул языком Сталин. – И не пристрелил Мороза, хотя и следовало бы. Думаю, нам такие начальники лагерей не нужны, они – позор исправительной системы. То бунт у них, то побег. Завтра Берии подскажу, что в Ухтпечлаг понадобится новый руководитель. Так что там дальше?

– Пропал в тайге наш Сорокин. Ежов прилетел на следующий день и тут же организовал поиски, в том числе с воздуха. К северу от лагеря километрах в двухстах обнаружили глубокий след, но с высоты трудно было понять, человек прошёл или какой-нибудь лось. В общем, следы Сорокина затерялись в тайге, я дал команду продолжать поиски, но уже под нашей юрисдикцией, хочется верить, что клиент ещё жив и мы всё же его найдём. Больно уж он везучий.

Сталин поднялся, задумчиво прошёлся по кабинету, попыхивая трубкой. Да, действительно, настоящий везунчик. Если и в этот раз выживет в зимней тайге почти без припасов… Очень хотелось бы с ним пообщаться.

Власик кашлянул, привлекая внимание Хозяина. Тот кивнул, мол, говори.

– Ежов арестован как изменник Родины, сегодня вечером самолётом его должны доставить в Москву. Я, пожалуй, поприсутствую на первом допросе. Хочется посмотреть, как эта гнида будет изворачиваться… А вот это, товарищ Сталин, я оставил на десерт…

– Что внутри? – спросил вождь, принимая папку с завязанными тесёмками. – Здесь на титульном листе ничего не написано.

– А это, товарищ Сталин, те самые показания из сейфа Ежова, – едва не светясь от гордости, доложил Власик. – Всё, что рассказал наш Сорокин на допросах, собрано здесь. Я прочитал только начало, смею заверить – очень любопытно.

– Что ж, сейчас с ними и ознакомлюсь. – Сталин аккуратно положил папку на стол. – Ещё что-то есть?

– Вроде всё рассказал, товарищ Сталин.

– Тогда можете быть свободны… И кстати, пусть Ежов переночует не в самых лучших условиях, а с утра завезите его сюда. Хочу пообщаться с ним лично, а затем уже поеду в Кремль на совещание.

– Понял, товарищ Сталин.

Власик ушёл, неслышно прикрыв за собой дверь, а «отец народов» сел за стол и неторопливо развязал тесёмки. Открыв папку, достал первый лист и, в очередной раз пыхнув трубкой, углубился в чтение.

Во сне ко мне снова приходила Варя. Она сидела на краю топчана и легонько перебирала пальцами мои волосы. Я глупо улыбался, молчал, она тоже молчала, и мне было очень, очень хорошо. А потом её образ начал таять в воздухе, как тогда, в берёзовой роще, и я слабо позвал:

– Варя! Варя, я тебя прошу, не уходи.

Но она ушла, так и не произнеся ни слова.

Я проснулся. Проснулся весь в липком холодном поту. Кости ломило неимоверно, но температуры точно не было, что и подтвердил Фрол Кузьмич, оторвавшись от копошения возле остывшей под утро печки.

– Видно, зелье моё на пользу тебе пошло, – с удовлетворением заметил он. – А что за Варю ты в бреду поминал?

– Варю? А-а-а… Это одна моя знакомая.

– Ясно, – хмыкнул в бороду охотник. – Пойду в чайник снежку накидаю.

Через полчаса мы сидели за столом, уминая нехитрую снедь, где главным блюдом была пшённая каша с кусками свиной тушёнки.

– Это из моих запасов, твою последнюю банку пока не брал, – пояснил с улыбкой Кузьмич.

Так же на столе были сухари, вяленая оленина и мёд с орехами, а в финале Фрол Кузьмич наполнил мою кружку ароматным, настоянным на разнотравье чаем. Айве хозяин тоже кинул в чеплашку каши с тушёнкой, и лайка не торопясь стала есть свою порцию, изредка косясь в нашу сторону.

Я радовался своему жору – значит, иду на поправку. Последние крошки Кузьмич аккуратно смахнул со стола в ладонь и отправил себе в рот, в котором виднелись вполне здоровые зубы в достаточном количестве. Похоже, с цингой они не дружили, а вот мои дёсны уже начинали кровоточить, о чём я с грустью сообщил хозяину зимовья.

– А для того и растёт на наших болотах клюковка, чтобы от болезней разных помогать, – заметил Фрол Кузьмич. – Она у меня и замороженная тут имеется, и в сушёном виде. Я тебе отвар буду давать пить, пока не поправишься, а опосля просто для здоровья принимать её можно.

– В качестве профилактики, – подсказал я.

– Не знаю, о какой филактике ты говоришь, но при цинге клюква – первое дело. – Кузьмич помолчал, а затем, взглянув мне в глаза, спросил: – А ты, мил человек, ежели не секрет, за что в лагерь угодил?

– За девушку одну вступился. В Одессе дело было, я докером работал, а она была комсоргом порта. Сидели в кафе, тут одна компания начала в её адрес колкости отпускать, ну я и подошёл к ним, попросил извиниться.