– Только мать мою не трогайте.

* * *

В рабочем кабинете Сталина на Ближней даче было тепло и уютно, и Берия чувствовал себя здесь довольно вольготно. Пусть он совсем недавно занимает пост народного комиссара внутренних дел, однако Хозяин ему благоволил, иначе не доверил бы столь высокий пост. И не доверил бы секретную информацию о путешественнике из будущего. Хотя сам Лаврентий, будучи материалистом до мозга костей, в эту историю не верил, считая её кому-то выгодной мистификацией. Вот если бы ему удалось взглянуть на вещи этого «пришельца», а ещё лучше лично пообщаться с беглецом, которого ищут по всей Коми, тогда, может быть… Да и то вряд ли!

– О чём задумался, Лаврентий? – на грузинском спросил его Сталин.

Это было второе появление Берии на Ближней даче. В первое, когда он только что был назначен руководителем НКВД, они были не одни, и тогда, естественно, вождь говорил на русском. Сейчас же, в отсутствие посторонних, хозяин дачи предпочёл их родной язык.

– Да вот, думаю, скольких врагов народа придётся выкорчёвывать из ведомства.

– И сколько?

– Много, Коба, много. Вросли они в систему НКВД, крепко пустили корни.

Берия вспомнил своё знакомство со Сталиным, состоявшееся летом 1931 года в Цхалтубо, куда тот прибыл на отдых. Лаврентий тогда развил бурную деятельность, не только направив в Цхалтубо множество сотрудников ГПУ, но и лично возглавляя охрану вождя в течение полутора месяцев. Сталин его запомнил, после этого они встречались ещё несколько раз на разного рода мероприятиях, и вот – неожиданный звонок с приглашением приехать в Москву. А прямо из аэропорта, где его встречал начальник охраны Сталина товарищ Власик, его повезли сюда, на Ближнюю дачу, в Кунцево. Только здесь Берия узнал, что теперь возглавляет Наркомат внутренних дел. Он ожидал чего угодно, вплоть до ареста, но никак не того, что ему предложат кресло всесильного Николая Ежова.

– А куда переводят наркома? – глупо моргая из-за стёкол пенсне, спросил он в тот раз.

На что Сталин без улыбки ответил:

– В тюрьму.

И началась у Лаврентия новая жизнь. Первым делом он приказал вынести из кабинета, ранее принадлежавшего Ежову, всю мебель и обставил его по собственному вкусу. Затем принялся менять заместителей, убрав Курского, которого Ежов поставил на место Фриновского, и Заковского, чья настоящая фамилия была Штубис. Первым заместителем Лаврентий Павлович назначил своего давнего соратника по работе в Грузии Богдана Кобулова, а вторым – Всеволода Меркулова, с которым тоже довелось поработать в Грузии. Серафиму Рыжову тоже отправил в отставку, заменив её молоденькой и смазливой секретаршей. Курский и Заковский были обвинены в измене Родине, вредительстве и шпионаже и отданы под следствие. Их ждала участь не менее печальная, чем их начальника. А вот порученца Берия оставил. Офицер был дельный, с хорошей биографией, чем-то он новому наркому приглянулся. Возможно, тем, что в его глазах не было страха, который появился у тех, кто входил в команду Ежова.

– Как твоя семья устроилась в Москве? – вывел его из размышлений голос генсека.

– Спасибо, Нина довольна, Серго тоже, уже устроили парня в школу.

– Слышал, молодцы, что в обычную школу сына отправили, – блеснул осведомлённостью глава государства.

Сталин любил начинать издалека, как бы зондируя почву. Впрочем, на этот раз он быстро перешёл к делу:

– Ты с показаниями путешественника из будущего ознакомился?

– Ознакомился, Коба.

– И что скажешь?

– Выглядит всё и фантастично, и правдоподобно одновременно. Хотелось бы посмотреть на этого Сорокина.

– Так ты же теперь занимаешься его поисками. Как, кстати, они продвигаются?

– Ищут, всю тайгу в республике облетели, да и низом прошлись. Может, и правда обессилел да снегом засыпало, или на зуб медведю-шатуну попался? Глядишь, по весне, как снег сойдёт, и найдём что-нибудь.

Сталин крякнул, покусывая чубук незажжённой трубки, покачал головой:

– Ну ладно, у нас хотя бы есть его показания, довольно подробные, которые от нас скрывал Ежов. Причём в них указаны такие вещи, которые знают только высокопоставленные сотрудники армии и НКВД. Ну и я, само собой. А значит, к этим показаниям нужно отнестись со всей серьёзностью… Как думаешь, могут на нас напасть немцы в 1941 году?

– Всё может быть, – уклончиво ответил Берия. – Пока у нас с ними хотя и напряжённые, но всё же более-менее спокойные отношения.

– Посмотрим, будут ли сбываться предсказания этого Сорокина на ближайшее время. Если да, тогда есть смысл доверять его прогнозам, и нужно будет готовиться к войне с фашистской Германией. Нельзя профукать, – это слово, как и некоторые другие, он сказал на русском, – момент нападения. Всё-таки 20 миллионов погибших советских людей – огромная цифра, история нам этого не простит.

– Хотя, как я слышал, уже идёт серьёзное перевооружение нашей армии, авиации и флота, – вставил нарком.

– Идёт, но недостаточными темпами. И нельзя забывать о человеческом факторе. Нам нужны толковые люди, а Ежов, наверное, специально их всех пересажал, а многих и перестрелял, оставив одних подхалимов и очковтирателей.

– Тогда нужно подготовить приказ об освобождении нужных нашей стране специалистов и командиров, – осторожно заметил Берия.

– Ты прав, Лаврентий. Вот этим и займись. Завтра к утру текст должен быть готов, привезёшь, покажешь мне.

– Могу зачитать по телефону…

– Не стоит, телефон – ненадёжная вещь, слишком много посторонних ушей. А когда текст приказа доработаем, разошлёшь его в газеты и на радио. Пусть народ знает, что мы умеем признавать свои ошибки и делать правильные выводы. А те, кто совершал эти ошибки намеренно, понесут заслуженное наказание… Кстати, что там с Ежовым?

– Позавчера ему вынесли приговор, приговорён к высшей мере. Правда, без вашей резолюции…

– Подписи генерального прокурора достаточно. Когда должны расстрелять?

– Завтра на рассвете.

Иосиф Виссарионович помолчал, продолжая задумчиво покусывать чубук пустой трубки. Покосился в окно своего кремлёвского кабинета, за стеклом которого собирались снежные тучи. Берия с напряжением ждал продолжения разговора. Он не исключал того факта, что Хозяин прикажет пересмотреть приговор и заменит расстрел на 25 лет лагерей. Хотя обычно за Иосифом Виссарионовичем таких снисхождений к врагам народа не припоминалось. Но кто ж его поймёт, на то он и Сталин. Однако генсек, положив трубку на сукно стола, произнёс:

– Собаке – собачья смерть. – И, снова бросив взгляд в окно, уже на русском сказал: – Что-то устал я сегодня, Лаврентий, старею, наверное, не могу уже сутками работать… Если уйду в отставку, сможешь руководить страной?

– Кто? Я?!

Берия посерел, что вызвало у генсека саркастическую улыбку.