и отдавая обратно столь же естественно, как и цветок отдает свой аромат. Мне очень хотелось, чтобы ты вернулась домой, увидела, как я изменился к лучшему с тех пор, как обрел тебя. А когда ты приехала, я тут же понял, почему ты мне нужна, почему любовь моя безмерна, почему нужно тебе об этом сказать. Вот и все, Роза.

История краткая, но ее оказалось достаточно, ибо Мак поведал ее с такой правдивостью и простотой, что немногочисленные слова обрели особое красноречие и Роза почувствовала сильнейшее искушение продолжить повествование именно так, как этого хотелось Маку. Однако, слушая его, Роза потупилась, сознавая, что сам он смотрит на нее неотрывно, глаза его темны и расширены и в них читаются те же сдерживаемые чувства, которые добавляют трепета его спокойному голосу; Роза как раз собиралась поднять взгляд, и тут он случайно упал на потертую старую скамеечку для ног. Мелочи порой влияют на женщин самым странным образом, и в момент душевной смуты влияние это становится необоримым. Старая скамеечка напомнила Розе о Чарли: он споткнулся о нее в тот вечер, о котором она очень не любила вспоминать. От этой искры чередой вспыхнули воспоминания, и в голове у Розы мелькнула мысль: «Мне казалось, что я его люблю, я дала ему это понять, но обманывала саму себя, и он упрекнул меня одним, но очень многозначительным взглядом. Сейчас чувства у меня совсем иные, но они слишком новы и внезапны, чтобы им доверять. Никаких слов или взглядов до полной уверенности, ибо Мак любит меня куда истовее, чем бедный Чарли, и я должна быть предельно честной».

Решение ее претворилось не в слова, а в мимолетный импульс, которому Роза повиновалась, почувствовав его правильность, ибо сделать это было нелегко. Молчание, последовавшее за словами Мака, было совсем кратким, Роза стояла, глядя в пол и переплетя пальцы, бледность и румянец сменяли друг друга на ее лице. Ей это казалось глупым, но Мака тронула девичья робость, и у него зародилась надежда, что месяц ухаживаний вот-вот завершится пожизненным торжеством. Он, впрочем, обманывался, в костер хлынула ледяная вода, притушив его, но не загасив, ибо Роза подняла глаза с видом неколебимой решительности, которая не укрылась от глаз, сделавшихся в последнее время изумительно дальнозоркими.

– Я пришла просить дядю, чтобы он посоветовал тебе уехать как можно скорее. Ты очень терпелив и участлив, уж кому это знать, как не мне. Но это несправедливо, что все твое счастье сосредоточено в одних руках, знаю я и то, что мне не на пользу сознавать, какой властью я обладаю над другим человеком. Уезжай, Мак, ты должен убедиться, что все это не ошибка. И пусть привязанность ко мне не отрывает и не отвлекает тебя от дела, потому что она может иссякнуть столь же внезапно, как и возникла, и тогда мы станем упрекать и себя, и друг друга. Я умоляю тебя! Я очень тебя уважаю и ценю, но мне мучительно брать, ничего не отдавая взамен. Я пытаюсь с этим справиться, но пока ни в чем не разобралась – слишком рано давать окончательный ответ.

Роза начала храбро, а под конец вся трепетала, смещаясь к двери, потому что сперва лицо у Мака вытянулось, потом просветлело, а при последних словах, которые она вымолвила почти против воли, он тихонько усмехнулся, как будто приказ уйти в изгнание несказанно его обрадовал.

– Не говори, что ты мне ничего не даешь, – ты только что показала, что я все-таки продвигаюсь в нужном направлении. Да, я уеду, уеду немедленно – поглядим, поможет ли разлука тебе осмыслить, понять и увериться, как помогла мне. Очень бы хотелось сделать для тебя что-то еще. Но поскольку это не в моих силах, до свидания.

– Так ты едешь прямо сейчас? – Роза приостановилась и оглянулась с испугом на лице – Мак же протянул ей криво очиненное перо и открыл для нее дверь: так всегда делал дядя Алек; дело в том, что вопреки собственным словам Мак был очень похож на лучшего из дядюшек.

– Пока нет, а вот ты уходишь.

Роза покраснела, как маков цвет, выхватила у Мака перо и помчалась наверх, обзывая себя всякими резкими словами; а потом она долго и старательно приводила в негодность новые носовые платки бабушки Биби, вышивая на них инициалы А. М. К.

Через три дня Мак все-таки уехал, и никто не удивился внезапности его отбытия – он так поступал часто, а кроме того, была веская причина отправиться в Л.: один из светочей медицины читал там курс лекций. Дядя Алек в последний момент позорным образом дезертировал, написав в записке, что приедет провожать путешественника на станцию, бабушка Биби еще не выходила из комнаты, так что, когда Мак спустился вниз после прощания с нею, Роза встретила его прямо в прихожей, как будто не желая задерживать ни на минуту. Она слегка побаивалась нового тет-а-тет, ибо во время последнего отнюдь не блистала, а потому напустила на себя невозмутимо-семейственный вид, который, льстила она себе, должен отчетливо показать, на какой ноте она хочет расстаться.

Мак явно все осознал, причем не только понял намек, но даже превзошел ее в бодрости и беспечности, ограничившись такими словами:

– До свидания, кузина; пиши мне, когда будет настроение.

После чего он пожал Розе руку и вышел за дверь с такой невозмутимостью, будто до следующей встречи был день, а не три месяца. Розе показалось, что ее окатили водой из холодного душа, и она собиралась уже уйти к себе, отметив с надменной решимостью: «Нет, все-таки никакая это не любовь, а просто причуды эксцентричного гения» – и тут волна холодного воздуха заставила ее обернуться, и ее объяло на миг некое беспардонное пальто, прижало к себе на мгновение, а потом исчезло столь же внезапно, как и появилось; Роза после этого укрылась в своем укромном уголке и задыхающимся голосом, с ноткой нежного триумфа поведала Психее:

– Нет-нет, никакая это не гениальность; значит, это любовь!

Глава 19

За фонтаном

На третий день Рождества серьезного вида молодой человек вступил под своды одной из самых больших церквей в Л. Ему указали свободное место, и он с похвальным рвением принялся внимать службе, в особенности пению – оно доставляло ему столь явственное удовольствие, что сидевший с ним рядом джентльмен даже обратился к нему, когда богослужение завершилось.

– Великолепная нынче была проповедь. Вы ведь впервые слушали нашего пастора, сэр? – начал он, когда они, в числе последних,