благозвучные слова. Песни, будучи прочитанными, продолжали звучать в памяти, а сонеты поражали изысканной красотой, проникновенностью и врожденной мудростью, то есть доказательствами того, что «божествен гений в юные года».

Книга изобиловала недостатками, но выглядела столь многообещающей, что сразу стало ясно: Мак не зря «заводил достойные знакомства, читал достойные книги, совершал достойные поступки, совершенствовал тело и душу, насколько получится старательно и мудро». Все это принесло свои плоды, ибо искренность и добродетель сформировали его как личность и заговорили собственным языком, куда более красноречивым, чем поэзия, для которой они были тем же, чем и аромат для цветка. Это ощутили и оценили критики куда более мудрые, чем Роза; даже люди не столь благорасположенные не могли не высказать похвалы по поводу первого опуса, который выглядел столь же спонтанным и многообещающим, как песня жаворонка; а после двух-трех одобрительных кивков таких вот Юпитеров Мак стал не то чтобы знаменитостью, но предметом всеобщего обсуждения. Одни его бранили, другие расхваливали, и в процессе безжалостно растерзали его книжицу, ибо она была слишком оригинальна, чтобы ее проигнорировать, и слишком жизнестойка, чтобы убить ее истязаниями, так что из схватки она вышла без потерь, сияя даже ярче прежнего, ибо золото, отшлифованное захватавшими его пальцами, оказалось подлинным.

Это, впрочем, заняло немало времени, и Розе оставалось лишь сидеть дома, читать все отзывы, которые удавалось заполучить, равно как и все литературные сплетни, которыми с ней делилась Фиби, ибо Мак писал редко и не говорил ни слова о себе, так что Фиби ловко извлекала из него, при нечастых встречах, все личные новости, какие мог обнаружить ее женский ум, а потом в деталях излагала их Розе.

Довольно примечательно, что девушки, не задавая никаких прямых вопросов, по преимуществу писали друг другу каждая о чужом возлюбленном. Фиби сообщала новости про Мака, Роза в ответ подробно докладывала про Арчи, а потом обе вскользь упоминали о собственных делах, как будто они не имели почти никакого значения.

Фиби получала особое удовольствие от их переписки, а вот Роза, вскоре после выхода книги, стала мечтать о возвращении Мака домой и даже ревновала его к новым обязанностям и развлечениям. Она очень гордилась своим поэтом и тихонько праздновала столь дивное воплощение всех своих пророчеств, ибо даже бабушка Изобилия хоть и со скрипом, но признала, что «мальчик совсем не глуп». Каждое похвальное слово счастливая Роза зачитывала вслух в верхних, так сказать, эшелонах дома; каждое критическое высказывание решительно опротестовывалось, и все семейство пребывало в состоянии радостного возбуждения по поводу столь нежданно успешного первого полета Гадкого утенка, которого теперь родственники единодушно признали самым многообещающим молодым лебедем во всей стае.

Тетя Джейн выглядела чрезвычайно комично в новом своем положении матери только что оперившегося поэта – она вела себя как гордая, но сильно озадаченная утка, пытаясь по достоинству оценить стихи сына, впрочем без особого успеха, ибо ее жизнь состояла из одной лишь прозы и она напрасно пыталась определить, откуда у Мака взялся такой талант. Приятно было наблюдать за новоявленным уважением, с которым она теперь относилась к его имуществу: пыль со старых книг стирали едва ли не с трепетом, обрывки бумаги аккуратно собирали, дабы не утратить ни одной бессмертной строфы, а потертую бархатную куртку любовно разглаживали, когда рядом не было никого, кто мог бы посмеяться над материнской гордостью, переполнявшей сердце и вызывавшей непривычно-благожелательное сияние на обычно суровом лице.

Дядя Мак рассуждал про «своего сына» с плохо скрытым удовлетворением и явно тешил себя мыслью, что его мальчик вскорости покроет славой весь род Кэмпбеллов, в котором ранее уже родился один поэт. Стив так и сиял от восторга и непрестанно цитировал «Песни и сонеты», пока его братские излияния не наскучили до смерти всем его друзьям.

Арчи вел себя куда сдержаннее и даже рискнул предположить, что радоваться пока рано, потому что первый успех нашего дарования ведь может стать и последним – невозможно же предположить, к чему он устремится дальше. Может, теперь, доказав, что способен писать стихи, он решит отличиться на каком-то совершенно ином поприще и последует по стопам своего любимого Торо, который, изготовив идеальный карандаш, бросил это дело и стал писать свои книги несмываемыми чернилами, которые со временем делаются только ярче.

У тетушек, разумеется, появились собственные «мнения», и они вволю сплетничали касательно будущего Мака, помавая чепцами за бесчисленными чашками чая. Младшие мальчики решили, что это «просто красота», и выражали надежду, что Дон «вот прямо сейчас хоп – и прославится», – впрочем, чего еще ждать от «молодой Америки», в рядах которой страсть к поэзии не такое уж распространенное явление.

А вот на доктора Алека было любо-дорого посмотреть, столько удовлетворения сосредоточилось в его душе. Наверное, никто, кроме Розы, не сознавал, какую радость и гордость вызывали у этого прекрасного человека первые невеликие успехи его крестника, ибо он всегда питал в его отношении большие надежды, ведь Мак, несмотря на чудаковатость, был несгибаем: обещал мало, а делал много, причем с неприметным упорством, которое есть признак душевной стойкости. Все романтические чувства, таившиеся в душе доктора Алека, всколыхнулись при виде этого распустившегося поэтического бутона, равно как и при виде любви, позволившей ему раскрыться так рано, ибо Мак поделился с дядей своими упованиями и симпатия и советы последнего стали ему утешением и поддержкой. Доктор Алек, как и следует мудрому человеку, оставил молодых людей самостоятельно постигать этот великий урок – Маку он посоветовал трудиться, а Розе ждать того момента, когда оба они полностью уверятся в том, что любовь их зиждется на более надежном основании, чем восторги и романтичность юности.

Дядя повсюду носил в кармане уже изрядно потрепанную книжку, напевая себе под нос куплеты из новых песен и с пылом повторяя про себя некоторые сонеты, которые, по его мнению, были ничем не хуже творений Шекспира, а если подумать, то местами даже и лучше. А поскольку Роза поступала точно так же, то они время от времени встречались вдвоем «почитать и почирикать», как это у них называлось, и в разговорах на вполне невинную тему – о стихах Мака у обоих складывалось отчетливое представление о том, какая его ждет награда по возвращении домой.

Сам же Мак с возвращением не спешил, а продолжал удивлять родных тем, что бывал в свете, причем пользовался там большим успехом. Стать светским львом совсем не сложно, что знает всякий, кому довелось наблюдать, какие жалкие образцы порой бывают обласканы и оглажены, невзирая на их дурные манеры, пошлые проделки и писклявый рев.