– Уж в этом ты можешь не сомневаться, дорогая.

Глаза Эммы весело сверкнули.

– И я хочу, чтобы сеанс проводился здесь, – потребовала она и притопнула ножкой. – Если я стану призраком, только тут я соглашусь явиться тебе! Тут все так восхитительно леденит душу!

– Как всегда, дорогая, ты демонстрируешь самый изысканный вкус…

Боясь, что сейчас эта пара затеет милую беседу, при которой посторонним присутствовать будет неловко, Джейн поспешно обратилась к Мюррею с вопросом, правду ли он сказал про здешнюю сырость.

– К сожалению, это правда, – ответил миллионер. – Как мы уже выяснили, сырость расползлась по всему дому. Полы почти прогнили, но такие проблемы поддаются решению. – И он сделал знак рукой, предлагая своим гостям проследовать во вторую дверь.

Уэллс со вздохом пошел за остальными, но огромная паутина, свисавшая с потолка, запуталась у него в волосах, и он принялся лихорадочно стряхивать ее. Затем, испугавшись, что паук, который сплел такую сеть, размерами соответствует своему творению и сейчас ползет у него по спине, Уэллс подошел к зеркалу и начал, выгибая тело, тщательно осматривать себя со всех сторон. Однако тут же увидел в зеркале нечто странное – и остолбенел. Он увидел отражение всей их компании – его друзья как раз покидали столовую, только вот не через ту дверь, через которую на самом деле сейчас выходили, нет, в зеркале это была дверь, через которую они сюда вошли несколько минут назад, и располагалась она точно напротив. Уэллс обернулся, но изумление его только усилилось. Группа, как и положено, двигалась через вторую дверь следом за Мюрреем, рассуждавшим о способах борьбы с сыростью. За ним шли Эмма и Джейн, которые вроде бы внимательно его слушали, за ними – Джин и Конан Дойл, что-то нашептывавший девушке на ушко. Не веря собственным глазам, Джордж снова и снова крутил головой, наблюдая, как в двух мирах, реальном и отраженном, его друзья покидают столовую через две разные двери.

Когда они наконец вышли, Уэллс продолжал стоять перед зеркалом, теперь отражавшим пустую комнату, где находился только один человек, при этом человек, до смерти напуганный, то есть он сам. Джордж повернулся – голоса друзей отчетливо доносились из-за двери, через которую они вышли в реальном мире. Тогда он кинулся к той, через которую они вышли в зеркале. Как и следовало ожидать, зал с огромным камином был пуст. Какое-то время Уэллс растерянно разглядывал оленьи головы на стенах. Они тупо взирали друг на друга, как гости, успевшие исчерпать все темы для разговора. Потом Уэллс побежал к двери, ведущей в просторный холл, и нашел там своих спутников – они поднимались на второй этаж по внушительной мраморной лестнице. Джордж открыл было рот, чтобы позвать их, но передумал. Что, черт возьми, он собирался им сказать?

Он опять помчался к зеркалу. Пытаясь мыслить логически, писатель решил, что, вероятно, стал жертвой какого-то странного оптического эффекта, вызванного то ли его собственной позицией, то ли каким-то деформирующим свойством зеркальной поверхности. Несколько минут он под всеми возможными углами изучал и само зеркало, и его позолоченную раму. Даже легонько потянул за эту раму, чтобы заглянуть под нее, но не нашел там ничего, кроме стены. Он снова встал перед зеркалом и принялся рассматривать отражение пустой столовой – все вроде бы соответствовало реальности: те же портреты на стенах, те же перекрещенные шпаги, тот же светильник, проливающий дробный свет на пыльный стол… Пыльный стол!.. Уэллс задержал дыхание. Он приблизил к зеркалу прищуренные глаза, так что едва не стукнулся кончиком носа о гладкую поверхность.

В том месте, где Эмма недавно написала две буквы, зеркало отражало нетронутую пыль. Уэллс оглянулся через плечо, но даже в полумраке увидел буквы: они были там, где им и полагалось быть, на них падал свет от светильника – “М” и “Э”, начертанные на толстом слое самой всамделишной пыли. Ну разумеется, куда бы им деться? Буквы ведь не могли исчезнуть сами по себе. Уэллс снова посмотрел в зеркало – букв не было. У него закружилась голова. Неужели опять оптический обман, механизм которого так и остался ему непонятным? Джордж несколько раз шлепнул ладонями по поверхности зеркала, правда, очень мягко, как будто только для того, чтобы убедиться в его существовании, в том, что оно обладает реальной плотностью, что оно – не галлюцинация. И тут он заметил еще одну деталь: в его собственном отражении отсутствовал маленький шрам на подбородке, так его смущавший. В ошеломлении созерцая себя, Уэллс чувствовал, как ужас ползет вверх по позвоночнику к основанию черепа, подобно прожорливой змее, решившей подпитаться его рассудком. Для этого уже не могло быть никаких объяснений – никаких, кроме безумия. Он ощупал едва приметную складочку шрама, а человек в зеркале провел пальцем по гладкой коже – правда, с тем же выражением ужаса на лице.

Уэллс отшатнулся, и отражение сделало то же самое, при этом оба закрывали подбородок рукой. Но когда из груди его уже готов был вырваться крик, свет в комнате вдруг стал каким-то другим. Уэллс растерянно огляделся, пытаясь определить причину перемены, поскольку нельзя было сказать, что стало темнее или светлее, нет, просто чуть иным стал сам характер света, из-за чего все вокруг казалось уже не таким страшным. Писатель, затаив дыхание, подошел к зеркалу – живший там Уэллс посмотрел на него так же настороженно, теми же выпученными глазами… Шрам был на своем месте.

Уэллс позволил себе наконец выдохнуть, и по телу его медленно разлилось ощущение покоя. Потом он увидел в зеркале буквы, написанные Эммой на пыльном столе, и ему захотелось рассмеяться, но он сдержался, боясь, как бы смех не получился истерическим. Чувство нормальности происходящего было настолько полным, что недавний страх выглядел теперь просто смешным. Неужели здешняя атмосфера так сильно подействовала на него? Он еще какое-то время постоял перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон, но галлюцинация больше не повторилась. Уэллс вдруг сообразил, что не может оставаться здесь вечно и наблюдать, как стареет его отражение, и решил догнать друзей.

Он вышел в холл, воспользовавшись той же дверью, что и они, постарался успокоиться и поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Там он попал на галерею, которой был обведен холл по обе стороны от лестницы. Напротив лестницы располагалось огромное окно, служившее сейчас рамой для неба цвета грязной шерсти. Отсюда же тянулись два длинных коридора. Не зная, какой выбрать, Уэллс напряг слух, надеясь услышать голоса друзей, но его окружала плотная тишина, и ее нарушало разве что редкое потрескивание досок, которые таким образом извещали о своей дряхлости. Тогда Уэллс решил выглянуть в окно – вдруг это поможет ему сориентироваться.

Из окна открывался впечатляющий вид на пустошь, уныло дремавшую под пепельно-серым небом. Вдалеке, за зарослями вереска и каменистыми холмами, можно было различить болото, где, как слышал Уэллс, нашли гибель несколько несчастных пони. Еще дальше по волнистым холмам были рассыпаны менгиры, каменные хижины и другие памятники древних эпох. Посмотрев вниз, Уэллс понял, что находится прямо над площадкой, где они оставили свои экипажи, от нее шла уже знакомая им подъездная аллея, которую охраняли два ряда деревьев, чьи кроны, как и прежде, похотливо трепал ветер. Затем Уэллс поднял глаза и увидел, что на зубчатой вершине холма четко вырисовывалась фигура человека, словно статуя на пьедестале. Это был мужчина очень высокого роста, он опирался то ли на палку, то ли на ружье – расстояние мешало рассмотреть поточнее. Казалось, он приглядывает за пустошью, будто она, как и любая живая душа, рискнувшая сюда проникнуть, принадлежит ему. На мужчине был длинный плащ, который ветер вздымал у него за спиной как гигантские крылья. Лицо скрывала шляпа с широкими полями. Картина показалась Уэллсу поразительно знакомой, но тут внимание его привлекла странная сцена под окном.