Очередь в гардероб была короткой: почти все собирались танцевать еще час-другой. Снаружи я встретил нескольких знакомых, которые тусовались в круглосуточной кебабной. Стоянка такси была по пути, и я решил прогуляться с ними по замусоренным улицам, пиная коробки от бургеров, смятые пивные банки и обрывки билетов. Некоторые отвязные гуляки еще слонялись вокруг в поисках открытых заведений; у старого, похожего на эдвардианскую летающую тарелку туалета на Бигг-Маркет крутились бомжи; вдоль тротуаров медленно плелись редкие полицейские машины, красные фонари которых отражались в лужицах мочи. Над нашими головами в зимнем небе хищно кружил вертолет, высматривая краденые тачки, которые наутро могли оказаться в витринах магазинов. Никто из нас благоразумно не приехал на машине. У стоянки такси мы разделились: мои друзья отправились в Байкер, по домам, я – в свою квартиру в Фенхэме. По правде говоря, до нее было рукой подать. Но дело вовсе не в расстоянии.

Я включил свой «уокмен», накинул капюшон, чтобы заглушить гул сигнализаций и сирен, и побрел к дому. Плеер был узким, едва шире кассеты, и серебристым, как модная зажигалка. На девяностоминутной кассете я собрал техно и блип – треки, переписанные с виниловых пластинок, добытых на Олдем-роуд в Манчестере, – популярный хаус и современный электросоул с женским вокалом, предположительно прямиком из самых горячих берлинских клубов. Чистейший цифровой звук, чарующие партии синтезаторов, искаженный вокал. Такую музыку ставили и в «Дроме» – всепоглощающую, бескомпромиссную, мозготрясную, монотонную, как мантры тибетских монахов, стремительную, как бхангра[7]. Эффект подкрепляли яркие лучи света, что били сквозь сменяющиеся фильтры с цветными несмешивающимися жидкостями… Так, словно картинки из калейдоскопа плавятся перед глазами, а звуки смешиваются в единый тест-сигнал отключающегося мозга.

Я увлекался этим вот уже год или два и нашел, что ньюкаслская тусовка вполне утоляет мою тоску по северо-западу, где зародилась и откуда распространялась клубная культура. Работа телефониста была дерьмовой; на плаву меня держали музыка и клубы. Я проглотил последнюю таблетку экстази, не зная, что именно из-за музыки за мной увязался Хаусхантер.

Похоже, на меня положили глаз еще в «Дроме» и не упустили из виду, когда я ушел с друзьями. За мной следили незаметно, прячась в закоулках, пока я не отделился от группы. Преследователь как будто предвидел, что я отправлюсь домой пешком. Из-за плеера я не услышал шагов (если их можно было услышать), когда обходил городской пруд.

Нападение было внезапным. Меня схватили за шею, сдавливая сонную артерию. Сорвали капюшон, отобрали наушники, выбросили «уокмен» в залитую лунным светом воду. Я ни на секунду не сомневался, что стал очередной жертвой Хаусхантера. Мне пришла в голову мысль, которая, должно быть, приходила и десяткам других моих собратьев по несчастью. Я понял, что все предположения были ложными. О, насколько же они были ложными! Эту крошку нахрапом взять не получится. Особенно если они по-прежнему считают, что…

Я почувствовал на лице что-то влажное, затем, мгновение спустя, учуял запах эфира. Голова закружилась. Напоследок я услышал ее слова:

– Не бойся, я врач.

Я помню, что ненадолго очнулся в автомобиле. Не сразу вспомнил, что произошло, как бывает спросонья, когда все вертится в голове и не связывается, не складывается воедино. Из-за рифленого стекла в глаза светили желтые натриевые лампы; неровности дороги тупо отзывались в теле, несмотря на мягкую подкладку под спиной. Я плохо видел салон. Затем я услышал ее голос из-за тонкой перегородки, отделявшей водительский отсек микроавтобуса от грузового. Я попробовал пошевелиться, но не смог. Не понимал, был ли я связан, или тело попросту не реагирует на сигналы мозга. Как выяснилось, меня пристегнули к носилкам, чтобы я не перевернулся. Рот был чем-то заткнут. Кляп или дыхательная трубка?

– Еду с места захвата, – сказала похитительница. – Объект пришел в сознание. Краткое описание: физиология внешне нормальная; белый мужчина, от двадцати до тридцати лет, худой, рост пять футов и восемь-девять дюймов, коротко подстрижен, отличительные метки на лице отсутствуют. Следов внутривенного применения наркотиков нет… вероятно, в организме присутствуют другие токсины, галлюциногены или стимуляторы. Интересно, что объект носит фальшивые очки – просто модный аксессуар. Слуховой стимулятор объекта уничтожен при задержании. Прогноз благоприятный. Ожидаемое время прибытия – через пятнадцать минут. Отбой.

Слова скакали у меня в голове, никак не желая упорядочиваться. Что происходит? Где я? Почему мне, в общем-то, все равно?

Я позволил себе расслабиться, подставив глаза успокаивающему свету ламп. Несмотря на мое положение, я уснул так быстро!

Следующим воспоминанием был прорвавшийся сквозь дремоту назойливый гул. Казалось, я прежде не слышал ничего столь же громкого. Гул то нарастал, то затихал, превращаясь в медитативное «вжух-вжух». Затем он сделался совсем нестерпимым; кожу стало жечь, пока звук не достиг пика и вибрация не прекратилась, уступив место низким, встряхивающим все внутренности басам.

Дед рассказывал мне, что в военные годы летчики люфтваффе не заморачивались с изменением звука двигателей своих самолетов. Таким образом, всегда можно было отличить «хейнкель» от «веллингтона». Звук двигателей обязательно сопровождался то нарастающим, то стихающим сигналом, пики звуковых волн синхронизировались и расходились по нескольку раз за секунду. Дед иллюстрировал это, потирая руки с растопыренными пальцами. Вверх-вниз. Мой дед был звукоинженером на «Радио Пикадилли» и знал множество звуковых примочек. Благодаря ему я увлекся электротехникой и пошел работать в телефонную компанию… но старик не виноват, он-то хотел как лучше.

Открыв глаза, я увидел перед собой бежевую штукатурку. Кончик моего носа был в дюйме от стены. Я лежал на чем-то мягком, на боку, как обычно кладут человека в бессознательном состоянии. Попробовал пошевелиться – фиг там. То ли меня связали, то ли я слишком ослаб. Тут меня перевернули на другой бок, и я увидел ее. Рот был свободен – ни кляпа, ни трубок. Она казалась бледной яйцевидной фигурой на оливково-зеленом фоне. Лежа в такой позе, я не видел ее лица, только размытую белизну живота.

Тут до меня дошло: я в больнице. Это объясняло и убогий интерьер, и навязчивый запах тлена. Женщина была то ли медсестрой, то ли санитаркой в белом халате, со стетоскопом на шее. Позади нее висели зеленые занавески – ими обычно закрывают лежачих больных, когда тем нужно опорожниться. Я слышал, как за занавесками что-то щелкает и пикает. Похоже, кому-то было хуже, чем мне. Лишний повод для оптимизма. Пошевелиться я по-прежнему не мог, но это ничего не означало. Такая вот фигня, наверняка посттравматическое расстройство. В 1962-м война во Вьетнаме казалась пустяковым делом… ха-ха.

Она заговорила. Этот же голос я слышал в машине «скорой помощи».