К примеру, Генри решил поехать с ней; вот это ее убило напрочь.

В последнее время не поймешь, чего ждать от Генри. Порой он с утра пораньше насвистывал «Чистоганом, не шлифуя»[53] и в воскресенье жарил для Дениз и Чарли оладьи с черникой на завтрак. А порой колобродил всю ночь, пил пиво под вопли первого попавшегося тупого шоу по телевизору, и если Дениз вставала, заглядывала в гостиную и просила сделать потише, Генри лишь ворчал, что пусть она спит себе дальше. Тогда наутро она обязательно вставала первой, заранее собиралась, просматривала планы сегодняшних уроков, потому что знала, что еще понадобится время — вытащить Генри из постели и проследить, чтоб он оделся и уехал. Иногда складывалось впечатление, будто у нее в доме живут двое угрюмых подростков. Поразительно, что им троим удавалось вовремя добираться в школу.

— Я теперь такой. Хочешь меня такого — отлично, забирай. Не хочешь — тоже ничего, — сказал Генри, предложив переехать обратно к ней. Лицо у него было каменное, и он пожал плечами — мол, ему все равно, что хочешь, то и делай, — но Дениз-то видела его насквозь, как своих детей, он же весь как на ладони — он очень хотел, чтоб она его приняла. И она тоже очень этого хотела.

Какое счастье, что Генри вернулся. После смерти Томми в Генри осталась эта тяжесть, вряд ли она когда-нибудь уйдет, но он, к примеру, с наслаждением ел, и Дениз вдруг снова полюбила простые радости стряпни — чуть-чуть того, чуть-чуть сего, а потом это все достаешь из духовки, и оно дымится, и в доме вкусно пахнет, и все съедается до последней крошки.

— А ты опять мяса нарастила, — все повторял Генри, тыча ее в мягкий бок.

И Чарли тоже полегчало. Вот уж это ясно как день. Парень — клоун, всегда такой был, и теперь Дениз видела, как искусно у него выходит валять дурака. И радовалась, когда под вечер Генри, закинув голову, утробно хохотал за столом над очередной шуткой Чарли, а Чарли тишком вспыхивал от удовольствия и застенчиво опускал голову, смакуя этот смех. Иногда после ужина они вдвоем играли в гараже — Чарли на ударных, Генри на басу, и от музыки вибрировали стены, и музыка разносилась по всей округе, заглушая даже брехливую соседскую собаку, и Дениз уже заподозрила, что все в жизни, пожалуй, сложится неплохо.

Про Ноа они не говорили. Оба не хотели этой ссоры: победителем из нее не выйти, до логического конца ее не довести. Когда расцвела весна, в голову Дениз то и дело стала закрадываться мысль навестить Ноа; поначалу она эту мысль отпихивала — боялась нарушить хрупкое домашнее равновесие. Вместо этого послала Ноа подарок на день рождения Томми — о чем, впрочем, в открытке не упомянула.

В первые месяцы она несколько раз говорила с Ноа по телефону, но обычно выходило нехорошо — то ли потому, что мальчик еще маленький и телефон его, естественно, раздражает, то ли потому, что обстоятельства слишком чудны́е. Первые пять секунд Ноа рвался поговорить и часто донимал мать, чтоб та позвонила. Но на вопросы про детский сад отвечал застенчиво, односложно и (ненадолго оживившись, чтобы спросить про Хвосторога) с явным облегчением убегал. Дениз терзали противоречивые чувства, и после этих разговоров она всякий раз отходила по полдня. Со временем звонки сошли на нет.

К лету она исполнилась решимости повидаться с Ноа лично. Сочла, что уже в силах. Джейни согласилась, но не без опаски.

— Он особо про Томми уже не вспоминает, — сказала она, и Дениз решила, что это и к лучшему.

Она сообщила Генри, уже забронировав билет. Чарли работал в супермаркете, складывал там покупки на кассе, а еще нанялся спасателем в бассейн, так что поехать не мог. Дениз сказала Генри, что едет в Нью-Йорк к Ноа, Генри, услышав это имя, нахмурился, и Дениз испугалась, что слишком рискует.

— Ну, я тогда поеду с тобой, — наконец произнес Генри, словно внезапно обернулся чьим-то чужим мужем. — Ничего? Хочу с парой старых друзей повидаться.

Еще молодым многообещающим басистом он прожил в Нью-Йорке несколько лет.

Дениз согласилась. Вопросов не задавала. Возможно, и знать не хотела, каковы его истинные мотивы, но была рада его обществу. Сама она в Нью-Йорке не бывала никогда.

И вот еще чего она не ожидала: что с Генри так весело.

В первую ночь они пошли в «Блюзовую ноту» и сели прямо у сцены. Пили мерцающие голубые коктейли и слушали, как Лу, старый друг Генри, рвет душу своим саксофоном, а потом с оркестром пошли куда-то еще и там полночи смеялись, и пили, и ели что-то дешевое и вкусное, слушая, как музыканты перешучиваются и травят байки о том, как на гастролях ночевали у чьего-то там родственника, а из кухни несло колбасой из свиной кишки, и о скаредных руководителях оркестров, и о музыкантах, что выползали из сортиров со спущенными штанами и носами в белом порошке, и о том, как подружка Лу из Сиэтла как-то раз прилетела послушать его в Сан-Франциско и за одну ночь столкнулась с обеими его подружками из Окленда и Лос-Анджелеса.

В гостинице Дениз и Генри оголодали друг по другу, как в давние времена. Аж искры из глаз. Приятно, что такое еще возможно, даже после всего.

Дениз не ожидала, что назавтра Генри тоже пойдет к Джейни, что квартира Джейни будет такой маленькой и старомодной — Дениз воображала просторный современный лофт, как нью-йоркские квартиры по телевизору, а не это экстравагантное жилище с затейливой деревянной резьбой, как в доме ее матери.

День выдался жаркий. Когда они ввалились в квартиру, Джейни, едва на них глянув, сказала:

— Сейчас воды принесу. Или вам кофе со льдом?

Дениз покачала головой:

— Увы. От кофе я потом до зари не усну.

Джейни удалилась в кухню, а Дениз пошла в гостиную к Ноа.

Почти шесть лет — нежный возраст, когда младенческая пухлость истаивает и в угловатых чертах можно различить, какими дети станут, повзрослев. Скрестив ноги, Ноа сидел на диване, погрузившись в книжку; ослепительная шевелюра дыбом. (Почему нельзя постричь мальчика?) Гостей Ноа, похоже, не заметил.

— Смотри, кто пришел, — сказала ему Джейни, вернувшись со стаканами, и он поднял голову.

Дениз стояла, тиская в руках свой подарок, и во рту у нее пересохло, когда Ноа взглянул ей в глаза, весело и не узнавая.

До той минуты Дениз и не подозревала, как сильна ее любовь. Совсем этого не ожидала.

— Это твоя тетя Дениз — ты что, не помнишь? — подсказала Джейни, выступив вперед.

— Ой. Привет, тетя Дениз. — Ноа вежливо улыбнулся, приняв и ее презент, и ее присутствие в его жизни — по-детски, не задаваясь вопросом, откуда эта тетя взялась.

Дениз села, обняв ладонями стакан ледяной воды; между тем где-то далеко-далеко Генри представился Ноа, а тот двумя рывками разодрал обертку на коробке с подарком. В коробке лежала старая бейсбольная перчатка Томми.

Ноа выдернул ее с воплем: