Прошло много часов. Саид очнулся, услышав какие-то шорохи возле себя. Он почувствовал, что кто-то ухватил его за плечо, и закричал от ужаса, решив, что это шакал пришел, чтобы растерзать его на куски. Теперь ему показалось, что кто-то прикоснулся к его ногам, но, по ощущению, это были явно не звериные когти, а человеческие руки, которые осторожно ощупывали его. Он услышал тихие мужские голоса.

— Он жив, — донесся до него чей-то шепот. — Наверное, он принимает нас за врагов.

Саид решился открыть глаза и увидел перед собой лицо невысокого толстого человека. У незнакомца были маленькие глазки и длинная борода. Он ласково заговорил с Саидом, помог ему подняться и дал ему еды и питья, а пока Саид подкреплялся, рассказал ему, что он — купец из Багдада, и что зовут его Калум-бек, и что он торгует шалями и тонкими накидками для женщин. Купец поведал, что ездил по торговым делам и теперь возвращается домой, Саида он заметил случайно и, обнаружив, что тот еле живой, приложил немало усилий, чтобы вернуть его к жизни, и теперь несказанно рад, что ему это удалось. Юноша поблагодарил купца за то, что тот спас его от неминуемой гибели — ведь если бы он не пришел на помощь, несчастного ждал страшный конец. Не имея средств к передвижению, да и не готовый к тому, чтобы в одиночку пешком идти по пустыне, спасенный с благодарностью принял предложение купца занять место на одном из верблюдов, навьюченном тяжелой поклажей, и решил добраться с караваном до Багдада, а там, быть может, найти оказию в Бальсору.

Дорогой купец много рассказывал своему спутнику о чудесном повелителе правоверных Гарун аль-Рашиде, о том, какой он справедливый и какой умный, ибо умеет самые сложные дела разрешать наилучшим образом. Среди прочего купец привел в качестве примера историю о канатоходце и историю о горошке с маслинами, которые знает всякий ребенок, но для Саида они были в диковинку, и он с удовольствием выслушал их.

— Он удивительный человек, наш повелитель, — продолжал купец. — Если вы думаете, что он спит, как все обычные люди, вы ошибаетесь. Два-три часа, не больше, уходит у него на сон, да и то ложится он только под утро. Уж я-то знаю, потому что Мессур, его первый приближенный, приходится мне двоюродным братом, и хотя он обыкновенно молчит как могила, если дело касается тайн его господина, но иногда, бывает, обмолвится словечком-другим, намекнет по-родственному на то или другое, удовлетворяя любопытство, которое может любого с ума свести. Так вот, повелитель наш, вместо того чтобы спать, как все простые люди, отправляется ночью ходить по улицам Багдада, и редко проходит неделя, чтобы он не наткнулся на какое-нибудь приключение. Все дело в том, да будет вам известно, — об этом знает всякий, знакомый с историей о горшке с маслинами, которая правдива, как слова Пророка, — так вот, дело в том, что он совершает свои обходы не на коне, при полном параде, в сопровождении стражи и сотни факельщиков, как мог бы, если б захотел, а переодетым — то в купца, то в корабельщика, то в солдата, то в муфтия, нарядится и ходит повсюду, смотрит, все ли в порядке. Вот почему в Багдаде, как нигде, даже по ночам с любым чудаком принято обращаться вежливо, ведь как разберешь, с кем повстречался — то ли с самим халифом, то ли с каким-нибудь грязным арабом из пустыни, а деревьев у нас в округе растет немало, хватит на то, чтобы изготовить палок и отбить пятки всем жителям Багдада и его окрестностей.

Так рассказывал купец, и Саид, хотя и мечтал всей душой поскорее обнять своего отца, по которому истосковался, все же радовался тому, что сможет увидеть Багдад и знаменитого Гарун аль-Рашида.

По прошествии десяти дней караван наконец прибыл в Багдад, и Саид не уставал дивиться красоте этого города, который в те времена был в самом расцвете своего величия. Купец пригласил Саида к себе в дом, и Саид с удовольствием принял его приглашение, ибо только теперь, оказавшись среди этого людского столпотворения, осознал, что тут даром ничего не получишь — разве что воздух да воду из Тигра, а ночевать пришлось бы на ступенях мечети.

На другой день, когда Саид как раз оделся и, поглядев на себя, решил, что в таком роскошном воинском наряде ему не стыдно будет показаться на улицах Багдада, — такая красота наверняка обратит на себя внимание, — в этот самый момент к нему в комнату зашел купец. Огладив бороду, он сказал:

— Все это, конечно, замечательно, молодой господин! Но как быть с вами дальше? Сдается мне, что вы большой мечтатель и не задумываетесь особо о завтрашнем дне. Или у вас с собою так много денег, что вы можете себе позволить жить на широкую ногу, сообразно вашему дорогому платью?

— Любезный господин Калум-бек, — отвечал ему юноша, смутившись и покраснев. — Денег у меня, конечно, нет, но, быть может, вы ссудите мне немного, чтобы я мог добраться до дому, а батюшка мой вернет вам все сполна.

— Твой батюшка?! — рассмеялся купец. — Верно, от жары в пустыне ты совсем повредился умом! Ты что, считаешь, что я поверил хотя бы одному твоему слову, всем этим сказкам, которые ты мне наплел, — что, дескать, твой отец — богач, живет в Бальсоре, и что ты его единственный сын, и что на ваш караван напали арабы, и что ты жил у них в плену. Я с самого начала понял, что все это наглая, бессовестная ложь, и рассердился изрядно. Мне хорошо известно, что все богатые люди в Бальсоре занимаются торговлей, и с многими из них я вел дела, но ни о каком Беназоре слыхом не слыхивал, хотя, если бы у него даже было состояние немногим больше шести тысяч томанов, я бы знал такого. По всему выходит, что либо ты не из Бальсоры, либо твой отец бедняк бедняком, сынку которого я и ломаного гроша не дам. А эта история о нападении в пустыне?! Где это слыхано, чтобы с тех пор, как благодаря нашему мудрейшему халифу Гаруну торговые пути в пустыне сделались совершенно безопасными, разбойники нападали на караваны, грабили их и уводили людей в полон?! О таких бесчинствах уж сразу стало бы известно, но на всем моем пути, да и тут в Багдаде, где сходятся люди со всего света, никто об этом ничего не говорил. И это еще одна ложь, которую я услышал от тебя, бессовестный наглец!

Побледнев от гнева, Саид хотел было перебить злобного старикашку, но перекричать его было невозможно, потому что он орал во всю мочь, отчаянно размахивая при этом руками.

— Но мало того! — продолжал вопить купец. — Ты еще наврал мне с три короба о твоем мнимом пребывании в плену у Селима. Всякий знает Селима, кому доводилось хотя бы раз в жизни разговаривать с каким-нибудь арабом. Селим известен как самый страшный и самый жестокий разбойник. И ты будешь мне еще рассказывать, что убил его сына, а он не разорвал тебя на куски? Это же надо иметь такую наглость, чтобы утверждать, будто бы Селим защищал тебя от своих воинов, поселил у себя в шатре и отпустил без выкупа — вместо того, чтобы вздернуть тебя на первом же дереве, как он делал это не раз, отправляя на виселицу путников только для того, чтобы посмотреть, какое у них будет выражение лица, когда их будут вешать. Мерзкий лгун, вот ты кто!

— Мне нечего сказать, кроме того, что все это истинная правда, как на духу вам говорю, клянусь бородой Пророка! — воскликнул юноша.

— Как на духу?! — возмутился купец. — Да кто поверит твоей темной лживой душонке? А еще вздумал клясться бородой Пророка, не отрастивши бороды! Такими клятвами никого не проведешь!