лысеющий; он проводил многолетнее исследование в поисках корреляции между заболеваемостью болезнью Лайма и видовым разнообразием в лесополосах разного размера. Другая – Шеннон Дюэрр, ассистентка из лаборатории Остфельда; она тогда страдала от болезни Лайма и принимала амоксициллин. Остфельд, как я заметил, в лесу заправил джинсы в носки, а работая с пойманными животными, надевал на руки перчатки. Джесси Браннер показал мне технику обращения с бело-ногой мышью, а потом протянул зверька мне.

Я взял мышь, как мне было указано, – осторожно, двумя пальцами, за шкирку. Ее глаза были темными и огромными, вытаращились от страха, поблескивали, как пульки от духового ружья. Уши были большими и бархатистыми, шерсть – серовато-коричневого цвета. На одном ухе я увидел несколько маленьких темных точек. Личинки клещей, объяснил мне Браннер; они лишь недавно сели на ухо и еще не начали пить кровь. В другом ухе я увидел черный комочек побольше, с булавочную головку. Эта личинка сидит на мыши уже достаточно долго и уже напилась крови. В это время года, объяснил мне Браннер, мышь, скорее всего, уже заразилась B. burgdorferi после укуса нимфы клеща. Напившаяся личинка, соответственно, в свою очередь заразилась от мыши. Так что я, скорее всего, держу в руках сразу двух зараженных носителей. Я очень внимательно слушал Браннера; мышь почувствовала, что я отвлекся от нее, вырвалась из моей хватки, упала на землю и сразу бросилась наутек, исчезнув в подлеске. Вот так цикл продолжился.

Днем, во время разговора в кабинете, я задал Остфельду практический вопрос: представьте, что вы отец маленьких детей, живете здесь, в Миллбруке, в доме своей мечты с тремя акрами лужаек и кустов. Как вы будете защищаться от болезни Лайма? Есть целый ряд отчаянных вариантов. Распыление пестицидов по всему графству? Уничтожение оленей во всем штате? Тысячи мышеловок (не Sherman, а тех, которые убивают), расставленных по всему лесу с сырными приманками и щелкающих, как безумные? Или, может быть, вы заасфальтируете двор и окружите его рвом, залитым нефтью? Будете ли вы надевать детям специальные противоклещевые носки, выпуская их погулять?

Нет, совсем нет.

– Мне нечего особенно бояться, – ответил Остфельд, – если я буду знать, что в округе есть здоровые популяции сов, лис, ястребов, хорьков, различных видов белок – компонентов экосистемы, которые могут регулировать популяцию мышей.

Иными словами, нужно биологическое разнообразие.

Вот так, почти походя, он рассказал мне о самом важном выводе, сделанном за двадцать лет исследований: риск болезни Лайма повышается с уменьшением количества видов животных в той или иной области. Почему? Скорее всего, из-за разницы в резервуарной компетенции между мышами и бурозубками (высокой) и почти всеми остальными позвоночными-носителями (низкой), которые могут жить с ними в одной среде обитания. Эффект от самых компетентных резервуаров снижается в присутствии менее компетентных альтернатив – если они есть. В лесополосах, где сохранился полный состав экологических «игроков» – хищников среднего размера вроде ястребов, сов, лис, хорьков и опоссумов, а также мелких конкурентов, например, белок и бурундуков, – популяция белоногих мышей и бурозубок сравнительно низкая, потому что ее рост сдерживают хищники и конкуренты. Соответственно, средняя резервуарная компетентность остается низкой. А вот если в лесу разнообразие не сохранилось, белоногие мыши и бурозубки начинают бесконтрольно размножаться. А там, где они процветают, эффективно передавая инфекцию клещам, которые их кусают, процветает и Borrelia burgdorferi.

Этот вывод привел Остфельда к другому интересному вопросу, непосредственно связанному со здравоохранением. На каких участках леса биоразнообразие меньше, чем на других? Или, с практической точки зрения: какие лесополосы, зеленые зоны и парки несут наибольший риск заражения болезнью Лайма?

Не забывайте: любая лесополоса, окруженная дорогами, зданиями и любыми другими рукотворными объектами, в определенной степени является экологическим островом. Ее сообщество наземных животных изолировано, потому что когда особи пытаются войти или выйти из такой экосистемы, их просто давят. (Птицы – это особый случай, но даже они подчиняются примерно тем же закономерностям.) Не забывайте и о том, что большие острова обычно обеспечивают большее разнообразие, чем маленькие. Биоразнообразие на Мадагаскаре больше, чем на Фиджи, а на Фиджи – больше, чем на Понпеях. Почему? Простой ответ – бÓльшая площадь суши и большее разнообразие сред обитания способствует выживанию большего количества видов. (Сложные подробности, стоящие за этим простым ответом, описываются научной отраслью, которая называется «биогеография». Рик Остфельд был с ней знаком, потому что биогеография сильно повлияла на экологическое мышление в 1970-х и 1980-х гг., а я написал о ней книгу в 1990-х.) Если применить этот принцип к графству Датчесс в штате Нью-Йорк, можно предсказать, что в небольших лесополосах и крохотных рощицах живет меньше разных видов животных, чем в большом лесу. Именно так и поступил Рик Остфельд: выдвинул гипотезу о связи биоразнообразия с площадью территории, а потом изучил реальные леса, чтобы проверить ее. К моменту моего визита в Миллбрук он уже мог сказать, что закономерность действительно подтверждается, а постдокторальная работа Джесси Браннера еще углубляла изучение темы.

А потом прошло время. Через пять лет после нашего разговора Рик Остфельд уже более уверенно рассуждал на эту тему, основываясь на двух десятилетиях постоянных исследований. Это стало важной темой в его книге о болезни Лайма. Уверившись в своих общих принципах, он стал лучше понимать, как эти принципы проявляются в различных условиях. Все его выводы сейчас тщательно дополнены оговорками, но самые основы вполне ясны.

В маленькой полоске леса в месте вроде графства Датчесс, скорее всего, живет лишь несколько видов млекопитающих, один из которых – белоногая мышь. Эта мышь – замечательный оппортунист: умеет отлично колонизировать и выживать, обильно размножается, в общем, если она куда-то пришла, то уже не уйдет. Если ее популяцию не сдерживают хищники и конкуренты, то она остается на сравнительно высоком уровне, а после большого урожая желудей увеличивается еще сильнее. Мыши захватывают маленькую рощицу, они там кишат, словно крысы на дороге из Гамельна. Клещей там тоже будет много. Клещи с удовольствием пьют мышиную кровь, и многие из них выживают, потому что белоногие мыши (в отличие от опоссумов, птиц-пересмешников и даже бурундуков) очень плохо очищают себя от личинок. И, поскольку мышь является очень компетентным резервуаром Borrelia burgdorferi – она и хранит, и переносит инфекцию, – большинство клещей заражаются.

В большом лесу, где живет больше разных животных и растений, динамика уже другая. Белоногой мыши приходится иметь дело с десятком разных хищников и конкурентов, так что ее популяция меньше, а другие млекопитающие являются менее компетентным резервуаром для спирохеты и не терпят на себе жаждущих крови больных личинок. В общем