Последующий визит Льва X в Болонью сильно отличался от триумфального въезда в родной город. Прихрамывающий, тяжело дышащий через открытый рот понтифик не произвел впечатления на молодого энергичного короля Франции. Но папа, политик и умный, и расчетливый, как раз и хотел, чтобы о нем судили по внешнему виду; сам же незаметно гнул свою линию и в результате добился того, что встреча, которая могла бы разрешиться катастрофой, закончилась миром. Начал Лев X с того, что со всей решительностью отмел «слухи», будто он финансирует швейцарскую армию в ее противостоянии французам. Франциск I сделал вид, что принял это заявление (хотя и знал, что это ложь). Союз между Францией и Львом X был подтвержден, но Франциск I потребовал за него внушительную плату. Льву X пришлось через силу признать за королем Франции право назначения на высшие церковные должности у себя в стране, что означало существенное уменьшение и доходов, и влияния понтифика; тот, кто едва не стал в девятилетнем возрасте архиепископом Экс-ан-Прованса, почувствовал себя униженным, но решил не подавать виду. Более того, в качестве жеста щедрости он назначил кардиналом домашнего учителя короля, а тот в благодарность сделал брата Льва X Джулиано де Медичи герцогом Немюрским. И вновь вроде импульсивный политический шаг Льва X отзовется по прошествии времени важными последствиями: Медичи стал аристократом, и семья, таким образом, стала причастна к французской знати. Трудно не увидеть во всем этом часть тайной большой политики Льва X во имя семьи, которая, как становилось все яснее и яснее, опирается отныне на тесный союз с Францией.

Лев X вернулся в Рим и в ближайшие годы создал понтификат по своему личному образу и подобию. Начинался золотой век города, занявшего место Флоренции в самом центре итальянского Ренессанса, — ничего подобного он не переживал с античных времен. Что во Флоренции превратилось в пышную, но всего лишь мишуру, в Риме стало подлинной сутью искусства.

Юлий II настолько активно занимался строительством, — столько новых улиц перерезало при нем полуразвалившиеся средневековые кварталы, — что заслужил прозвище Ruinante (Разрушитель). Центром этого нового Рима должен был стать собор Святого Петра, первый камень которого был заложен самим Юлием II в 1506 году; архитектурные работы были поручены уроженцу Урбино Донато Браманте, который спроектировал внушительную и в то же время строгую базилику — усыпальницу Святого Петра. Предполагалось, что здесь будет молиться папа и, стало быть, собор станет главной церковью христианского мира, куда будут стекаться все пилигримы, направляющиеся в Вечный Город. Расписывать ее интерьер будут лучшие живописцы Италии. Это будет не только главная, но и самая большая церковь христианского мира, ренессансный шедевр, который по замыслу превзойдет великие готические соборы севера Европы.

Бывшая притчей во языцех нетерпеливость Юлия II заставила Браманте срезать некоторые углы, но при этом он избавил архитектуру от зависимости от иных прежних стандартов. Так, например, фасонная штукатурка заменила камень, обработка которого требовала больших усилий. По ходу этих реформ Браманте фактически заложил основы римского Высокого Ренессанса: если раньше ренессансная архитектура сознательно ориентировалась на древние классические образцы, с их четкими линиями и формами, то теперь все больше и больше доверяла самой себе и предлагала оригинальные решения.

После смерти Браманте (1514) Лев X назначил на его место художника Раффаэлло Санти, известного ныне как Рафаэль. Еще один выходец из Урбино времен Федериго да Монтефельтро, Рафаэль стал самой заметной фигурой Высокого Ренессанса. Ему предстояло выполнять папские заказы по росписи Сикстинской капеллы и реформировать искусство портрета. Изображая Льва X, он сумел, не отходя от оригинала и не скрывая физической непривлекательности своего героя, передать глубину и значительность его характера.

Рафаэль испытал сильное воздействие Микеланджело, но светлый оптимизм смягчал мрачную жесткость стиля учителя, придавая персонажам непринужденную легкость и ясность линий, безошибочно выдающих манеру автора. Сравнительно с платонизмом Боттичелли живопись Рафаэля представляет собой новый уровень гуманистического самопознания. В его шедевре «Афинская школа» древнегреческие философы изображены каждый за своим делом на фоне арочного величия Афин, явно напоминающих Рим. При этом персонажи его, ни в коей мере не подавляемые этим величием, чувствуют себя в окружающей атмосфере как дома, а их физическое здоровье и духовная приподнятость вполне с ней гармонируют. Рафаэль сумел изобразить своих философов совершенно живыми людьми, наделенными, однако, тем достоинством, которое отражает глубину их мысли.

Рафаэль быстро сделался любимым живописцем Льва X, а в качестве нового архитектора собора Святого Петра он отошел от замысла Браманте — греческий крест с четырьмя проходами, — придав ему нынешнюю форму латинского креста с тремя проходами, сходящимися у центрального алтаря, под которым находится предполагаемая усыпальница Святого Петра; а сверху плывет купол — прямой наследник купола флорентийского собора работы Брунеллески. Иное дело, что наследник превосходит предшественника как размерами, так и барочным изяществом линий.

Лев X и куртуазный Рафаэль были близки по характеру, чего нельзя сказать о трудном в общении Микеланджело, с которым нынешний папа рос во дворце Медичи. Когда Лев X стал понтификом, Микеланджело все еще трудился над гигантской усыпальницей, предназначенной Юлию II. Впоследствии он назовет эту работу, отнявшую у него тридцать лет жизни, гигантской тратой времени и «трагедией мавзолея». По совету своего кузена кардинала Джулио де Медичи, Лев X заказал Микеланджело внушительную и строгую усыпальницу для Медичи, в семейной церкви Сан-Лоренцо. Так возникла капелла Медичи с куполом и парными скульптурами, символизирующими одна День и Ночь, другая — Рассвет и Сумерки. В целом же скульптурная группа должна была, по замыслу автора, представлять «время, поглощающее все вещи»; великолепные, хотя, быть может, несколько громоздкие, эти статуи насыщены той самой terribilita, которая характеризует лучшие работы мастера.

Но в общем, Лев X был скорее равнодушен к Микеланджело — как и к Леонардо да Винчи. По версии Вазари, он заказал Леонардо некую работу, но когда тот сразу же начал готовить лак и масляные краски, папа нетерпеливо воскликнул: «Чего можно ждать от человека, который начинает с конца?» После этого новых заказов не было, и Леонардо оказался занят лишь в одном грандиозном, но несостоявшемся проекте осушения Понтинских болот. Печально, но факт: Лев X, один из величайших покровителей искусств среди римских пап, был человеком, обладающим довольно примитивным художественным вкусом.

По давней семейной традиции он собирал рукописи и значительно расширил Ватиканскую библиотеку, которая до тех пор представляла собой жалкое подобие библиотеки Медичи дома, во Флоренции. Лев X обнаруживал глубокий интерес к классике и, подобно отцу, пописывал стихи; но главное, что он от него унаследовал, была страсть к демонстративным жестам, — хотя тут имелась и некая разница. Склонность Лоренцо Великолепного к излишествам предстает как блеск выдающегося ренессансного человека, это щедрость исключительной личности, стремящейся быть достойной гуманистического идеала. Лев X унаследовал множество отцовских свойств — амбициозность, интеллект, безграничную энергию; но в то же время в его характере в карикатурном виде сказались отцовские недостатки. То, что у Лоренцо выглядит как побочный эффект величия, у Льва X предстает как смешная экстравагантность. Он не только выглядел комичным, но часто и вел себя подобным же образом.