Морозная хмарь рассветлелась. Где-то в непостижимой вышине поднималось солнце. Но тепла оно не принесет. Яростные вихри термоядерного огня, что сжигают светило миллиарды лет, не в состоянии согреть планету, словно из вредности наклонившуюся вдаль, чтобы остудить пыл своих заигравшихся детей на северном полушарии. Как плохо много знать!

Я тридцать три раза похвалил себя за предусмотрительность. Запас толстых войлочных стелек и шерстяные носки, что надевались поверх сукна чулок, отлично пригодились. Солдат своих я заставил приобрести тоже самое, хотя недовольных было много. Какого чёрта?! Подобной подлянки от мартовской погоды никто не ждал, даже в феврале было теплее!

Но лучше перебдеть, чем недобдеть – поговорка оказалась верной.

Ваш покорный слуга неумолимо просыпался. Зашевелились и мои солдаты. Не двигался только Ральф Краузе. Всю ночь он меня здорово донимал своей дрожью, а под утро вроде бы затих, глубоко и ровно вздохнув, и теперь сидел, уронив голову.

– Подъем, негодяи! – весело прокричал я. В ответ со всех сторон послышалось всякое разнообразное недовольное бурчание, но что делать. Война не ждет.

– Капитан, ты как заговорённый, продрых всю ночь на таком морозе, – позавидовал кто-то.

– Чёртово семя, опять тащиться куда-то!

– Шайсе.

Ну и все в таком духе. Не перечислять же в самом деле все «кацендрек», что услышал я в ответ?

– Подъём, подъем! Разминаем кости, завтракаем и пора двигаться.

– Завтракаем? Это такая шутка, да?

– Разговорчики! Так, все встаем, – я подал пример, – Ральф, тебя тоже касается!

Ральф остался сидеть. Здорово же его разморило.

Взявшись рукой за плечо с намерением грубо растолкать, я ощутил, что под одеждой Ральф совершенно холодный. Очень холодный. Как лёд.

– Ральф? Ральф? Ты чего?

Что с ним? А с Ральфом всё было в полном порядке. Теперь уже в порядке.

До меня вдруг дошло, что тот глубокий вдох, что я слышал под утро, был последним в земной жизни старого алебардиста, прошагавшего со мной в одном строю пол Европы. Нынче он попал в то ведомство, где, как сулил давеча Георг, выплатят всё жалование и приведут лучших шлюх. Ральф Краузе умер.

Мы стояли кружком и тупо молчали. Наконец, кто-то прогнал смурную тишину вполне ландскнехтской эпитафией:

– Лучше ты, чем я.

А что еще сказать возле последнего пристанища опытного наемника? Может быть только: «Прощай, старик», как это сделал ваш покорный слуга.

Армия шла на юг, выстилая путь телами таких же наемников. Старых и не очень, ведь император Мороз не делал различий. Не демоны, не ангелы. Просто люди.

Шестнадцать тысяч ландскнехтов взошли на перевалы. А в долину реки По спустились четырнадцать. Я не хочу сказать, что столько народу в армии перемерзли и умерли с голоду, хватало и дезертиров, но все равно – разница удручающая.

Потом был невообразимый марш по Италии.

Никаких подкреплений мы не получили. Денег хватало едва-едва на поддержание приличных гарнизонов по городам и замкам, что контролировала Империя. С провизией день ото дня становилось еще хуже. Лошадок и осликов почти всех покушали, так что большинство топало пешком и перли на горбу все свои пожитки. О конных разъездах и разведке можно было только мечтать.

Солдаты безбожно мародерствовали.

Всех недовольных из числа местного населения ждала незавидная участь. А заодно и тех, кто попадал под горячую руку.

Чего я не насмотрелся за те дни!

Колодцы, забитые трупами. Сожженные деревни. Въезд в село – аллея повешенных, выезд из него же – аллея посаженных на кол. И на площади перед церковью тихо догорают священник и староста. Женщины, распятые на стенах своих домов. Женщины изнасилованные и убитые. Говорили, что бывало и наоборот, охотно верю.

И трупики детей. Маленькие, жалкие, похожие на поломанных кукол. И что совсем невыносимо, детки живые, тщетно зовущие своих пап и мам. Все это слилось для меня в один бесконечный морозный ад.

И никаких сил этот кошмар прекратить. Идти назад было поздно.

Говорят, на войне человек делается лучше. Я сам читал. Может быть, не обладаю статистикой для построения корректных выводов.

Вот графа: был на войне. Вот: стал лучше. Стал хуже. Не изменился. Не установлено. И диаграммка. И еще одна с хронологической шкалою за …ндцать лет. Осталось только ввести четкий непротиворечивый критерий «улучшения» – «ухудшения». Готовый материал для диссертации по военной антропологии.

Вот дерьмо.

Не знаю насчёт «лучше», но вот не измениться, бредя в мороке смерти и голода было невозможно. Я повидал кое-что, но мозоль на сердце и совести оказалась тонковата. От первого в моей биографии «образцового» похода ландскнехтов, которыми потом детей пугали, я чуть в голос не выл.

Крестьяне в долгу не оставались. Колонны наши были весьма рыхлые, и отбившиеся солдаты, а то и целые отряды, навеки пропадали среди холмов и лесов веселой Италии. Провиантские команды приходилось высылать в полном военном порядке. Доспехи, пики, мушкеты, как в сражение. Иначе мы рисковали никогда не увидеть не только провизии, но и самих «зажитников».

Впрочем, провизии, как правило, они тоже не доставали.

Деревни в полном составе разбегались по лесам, а все, что имело хоть подобие укреплений, моментально затворялось и ощетинивалось всем подряд от самодельных копий, кос и луков, до арбалетов, аркебуз и даже пушек.

Иногда, если овчинка стоила выделки, их штурмовали, и тогда начиналось… впрочем, это я уже описывал. Чаще всего мелкие укрепленные местечки просто обходили стороной и шли дальше. Некоторые сорвиголовы на свой страх и риск сбивались в банды и сбегали в самоволку для «приватного штурма».

Тогда, опять таки, см. выше: «навеки пропадали среди холмов» или «сожженные деревни. Въезд в село – аллея повешенных». И все такое прочее.

От быстрого и уверенного сползания в пучины безумия я удерживался, замкнувшись в маленьком микрокосме: я, мои друзья, мой фанляйн. Все остальное существовать перестало.

То есть не перестало совсем, а отодвинулось, ушло в туман безразличия. Чем дальше от меня, тем туманнее. В этом тумане различимы смутные силуэты братьев по оружию. Все остальные даже не люди, а бессмысленные призраки, боль и стоны которых я не имею права ощущать и слышать.

Иначе – шизофрения. Расщепление сознания. Диагноз гарантированный всем опытным воякам. В этом мире точно – мое глубокое убеждение.

На войне – один человек. Который видит и делает такое, что гражданский не сможет вообразить, а вообразив, осознать, в силу отсутствия адекватного понятийного аппарата. Пришел с войны – другой человек. Почти такой же гражданский, что мыслит в терминах, не побывавших под кровавым резцом токарного станка бога Марса.