– Скачи, парень. Пора.

– Не поминай лихом.

– Прощай.

Мы все четверо как-то скомкано обнялись, пряча глаза. Говорить, кроме самых простых «пока-пока» ничего не хотелось, просто не лезло на язык.

Всякую возвышенную чушь, когда в самом деле надо, не дождешься. Она потом приходит, вымачивая глаза и разрывая душу. И прощаешься по сто двадцать раз с далекими лицами милых друзей ты уже в одиночестве. А пока они рядом эти лица, что сказать?

– До свидания, братцы! Может быть повоюем ещё. – Я пришпорил коня, выбив из земли грязь и дробный перестук.

Так я покинул армию.

Я пишу эти строки, спустя год с небольшим, сидя в далеком северном городе Любеке в собственном доме. За окном дождик и ночь. В камине огонь, в кабинете тепло.

Подумать только! В кабинете!

Я тысячу и один раз слышал, что из ландскнехтов путь один – вперед ногами. Стало быть мне повезло. Соскочил невредимый и с серьезным прибытком.

Благоразумный Адам хранил наши сбережения в надежном банке, так что я не мог разом все пропить или потерять. За четыре года скопилось приличное денежное пособие, тем более, там не только жалование хранилось, но и, чего греха таить, приличная добыча, обращенная в безликие, но такие звонкие талеры.

«Человечек», который был «сильно должен» оберсту Конраду Бемельбергу, оказался ни много, ни мало, бургомистром того самого Любека, куда я держал путь, рассчитывая разделить себя и свое прошлое максимальным количеством лиг и фарлонгов. Так что по одному слову мне было оказано всяческое содействие.

Да-да. Ваш скромный повествователь открыл собственную фехтовальную школу, как мечтал давным-давно под флорентийским кровом сеньора Тассо. Сдал экзамены на патент фехтмейстера представителям «Братства Святого Марка»[74] и открыл.

Теперь я живу в здоровенной трехэтажной домине с островерхой крышей и белыми штукатуренными стенами с косой реечной обивкой. Весной на окна забирается толстый зеленый плющ, который накрывает комнаты зеленой тенью в дырочку, ну вы понимаете.

В доме, кроме меня проживают двое слуг: старый хромоногий ландскнехт с супругой.

В маленькой теплой конюшне на заднем дворе квартирует асгорский конь, к которому регулярно водят местных кобыл жениться. Еще здесь обосновался вредный серый котяра, свихнувшийся на сметане. Он должен ловить мышей, но сметана занимает все его воображение.

Так что мыши у меня тоже есть, и не бедствуют.

К мышам я безразличен, а кота не люблю, потому что он постоянно жрёт и не даёт себя гладить. Зато он очень любит играть с моим верным конём, чем и зарабатывает индульгенцию за все прочие безобразия, ведь конь его просто обожает.

Первый этаж дома занимает огромный зал с паркетом, где я знакомлю молодых состоятельных охламонов с нелегкой наукой фехтования во всем пространстве. Если погода позволяет, а она позволяет часто, уроки перемещаются во двор. Состоятельных охламонов много, ибо город торговый и стоит на море.

Море! Оно совсем не похоже на мое родное, но все же жить на морском берегу для меня счастье.

Меня часто спрашивают различные заезжие специалисты, (у нас ведь как? Любой дурак, что отличает удар от укола – уже специалист), что за необычная школа фехтования у меня, имея в виду рисунок боя.

Что там необычного? Но отбрёхиваться надоело, и я теперь отвечаю сочным итальянским словосочетанием: «dolce still nuovo»[75], после чего занудные расспросы моментально сменяются уважительным покачиванием голов и разнообразными вариациями на тему «как-же-как-же-слышал-слышал». Слышали они, хе-х… сколопендры!

В кабинете, смежным со спальней, имеется дубовый стол, возле которого нашла пристанище тренога с моим прекрасным доспехом, что подарил сам император Карл V.

Он навевает воспоминания, так что продать рука не поднялась, хотя и сулили за него больше двух тысяч талеров. Над камином – еще один проверенный друг – точенный переточенный спадон с вытертой кожей на рукояти.

Мой «кошкодер» спрятан в сундук, а его место на поясе заняла длинная легкая шпага пассауской работы.

Кабинет страшно загажен моим любимым «творческим беспорядком», который повергает в шок Грету – служанку. Убираться и вытирать пыль здесь я не позволяю. Книги от пола до потолка, вперемешку с бумагами и свитками, что может быть прекраснее?

Если я не занят в зале, или не пачкаю бумагу своими занудливыми воспоминаниями, вроде этих, что сейчас видишь ты, мой верный читатель, я гуляю на морском берегу, а когда возвращаюсь назад, меня встречает тяжелая дверь и блестящая бронзой табличка: «гауптман Пауль Гульди, учитель фехтования».

Из отчета наблюдателя первой категории Э.А.

«…технологические сложности были решены.

Водяной молот, изобретенный и введенный в оборот в XIII столетии, разрешил главную проблему местного производства индивидуального защитного снаряжения: однородность исходного материала.

Пластины, обработанные ручной ковкой из кричного железа, отличались значительной дискретностью поверхности: большинство древних образцов, исследованных мною, имели разницу твердости поверхности на несколько условных единиц в пределах квадратного дециметра.

В результате, подавляющее большинство предметов защитного вооружения раньше формировалась из кольчужного полотна – не притязательно к качеству отдельных элементов защиты, или мелкопластинчатой конструкции, так же малотребовательной. Единственным элементом снаряжения, изготавливаемым из крупных пластин, был шлем – наиболее дорогостоящее изделие.

Изобретение водяного молота сделало ненужным трудоемкий и сложный труд молотобойца, который в подавляющем большинстве случаев, не мог обеспечить однородность распределения шлаков, или их удаления из состава заготавливаемой пластины.

Кроме того, механический молот сделал возможным заданное распределение толщин заготавливаемых пластин, гораздо быстрее и точнее, нежели это могли предоставить молотобойцы с их ручной обработкой…»

– Погодка – дрянь! Вымок весь, – сказал я, переступая порог дома. Голос, впрочем, веселый, совсем не соответствующий пасмурной хмари за окном. Меня встречает вечно недовольный слуга Ганс, который по своему обыкновению ворчит: