В древнерусских источниках становление общегосударственной системы налогообложения и сети поселений, обеспечивающей сбор податей, относится к деятельности княгини Ольги (946–947 гг.), которая после подавления древлянского восстания с дружиною дала «уроки и уставы» в Древлянской земле, устроив там «становища и ловища»; затем двинулась к Новгороду, «устави по МьстѢ повосты (так в Лаврентьевском списке; в НПЛ и других списках ПВЛ — погосты. — В. П.) и дани, по ЛузѢ оброки и дани; и ловища (охотничьи угодья. — В. П.) ее суть по всей земли, знамянья, мѢста и повосты, и сани ее стоять въ ПлесковѢ и до сего дне, и по Днепру перевѢсища (охотничьи угодья для ловли птиц. — В. П.) и по ДеснѢ и есть село ее Ольжичи и доселе» (ПВЛ. С. 29).

Как мы видим, с реформой Ольги в летописи связано создание общегосударственной сети пунктов, связанных с княжеской властью, — от городов и сел до охотничьих угодий. Эти локусы не случайно поименованы в летописи наряду с «местами и погостами» — пунктами, где стояла дружина (или княжеская администрация), собирающая дань — «уроки и уставы»: охота (и охотничья добыча) была важной и необходимой привилегией княжеской дружины, которой надо было не только «кормиться» на подвластных землях, но и контролировать пушной промысел и т. п. Недаром первая княжеская усобица, упомянутая в ПВЛ (под 975 г.), началась из-за того, что Лют Свенельдич, выехавший на охоту из Киева, вторгся в угодья Олега Древлянского и был убит этим князем.

Конфликты в Восточной Европе отражались на распределении восточного серебра: после описанного летописью изгнания варягов в середине IX в. наблюдается кризис в поступлении серебра в Скандинавию (см. о наблюдениях В. М. Потина в главе IV). Кризис в поступлении серебра в Европу наблюдается нумизматами и в середине Х в., в эпоху «реформ» Ольги с восстановлением порядка на Руси усиливается приток монеты в 960-е гг. (ср.: Noonan 2000. P. 392).

Типологическая (и даже генетическая) общность систем сбора дани в раннесредневековых обществах Руси и Скандинавии — «гощение» дружины правителя у подвластных ему людей (др. — рус. полюдье, др. — сканд. вейцла) — очевидно способствовала «взаимопониманию» руси и славян. Упоминавшиеся археологические свидетельства — цилиндрические пломбы для опечатывания дани характеризуют традиции сбора дани в городской сети Северной Европы, от Новгорода и Волина до Дублина (глава V.3). Характерна также близость др. — исл. drot «боевая дружина, свита князя» и слав. drugъ «друг, дружина»; др. — рус. гость «гость, чужеземец, иностранный купец» и др. — сканд. рунич. gestr «член дружины». Характерна и связь этих терминов с семантическим полем договора, дара, обмена и т. п. (см. Гуревич 1970; Иванов 1975. С. 70–73; ср.: Колесов 1986. С. 60–67). Ср. также «гостей» (hospites) — людей, сидящих на земле, пожалованной им князем, в раннесредневековой Чехии (Тржештик 1987. С. 128).

Типология полюдья разработана (Кобищанов 1995), и сходство архаических способов сбора податей действительно представляется поразительным. Это относится к немаловажному для Руси региону Зауралья (древнерусская Югра), где местные князьки («богатыри») обских угров (манси и ханты) отправлялись собирать подати зимой в санях, летом — на лодках. «Когда они проезжали мимо высоких мысков, живший там народ ставил им как богам пенящиеся чаши в жертву и приводил жертвенных животных. Кое-где и сами они делали привалы, чтобы приносить жертвы богам и просить у них «спинную и брюшную силу». Эти привалы продолжались обыкновенно не менее дня и служили в то же время и отдыхом для уставших гребцов» (Патканов 2003. С. 87). Сцена живо напоминает отдых и жертвоприношения росов, прошедших днепровские пороги, на острове св. Григория в описании Константина Багрянородного (Об управлении империей, глава 9). Если местные жители не выносили даров пришельцам, они подвергались грабежу. Правда, походы этих князьков были направлены на соседние княжества, а не к данникам «пактиотам»: подвергающиеся осаде (не дававшие откупа) городки становились источником пленников, пушнины и другой добычи. Известен и мотив похода, целью которого было добывание невесты для князя (параллель со сватовством Владимира к Рогнеде в ПВЛ).

Югра не причислена в ПВЛ к народам «иже дань дають Руси» (ПВЛ. С. 10), но Зауралье не было изолировано от процессов, проходивших в Восточной Европе. Об этом свидетельствуют многочисленные находки восточного (иранское серебро), волжско-болгарского (см. также о хазарском ковше из Коцкого городка в главе X) и даже скандинавского происхождения (см. Сокровища Приобья). Конечно, городки обско-угорских князьков — Коцкий, Эмдер (известный по эпосу — см. Зыков, Кокшаров 2001) отличались от древнерусских раннесредневековых поселений, но концентрация и состав сокровищ, связанные с пушной торговлей на международных рынках, объединяют Югру и Русь (Петрухин 2011. С. 222–230).

В 1960-е гг. Б. А. Рыбаков настаивал на том, что «находники»-норманны не могли останавливаться в славянских городах — их прибежищем становились «лагеря»: Олег вынужден был сделать остановку на Угорском, минуя Киев и прикидываясь купцом; на верхнем Днепре скандинавы обосновались в Гнёздове, ниже Смоленска. В 1970-е гг., с началом раскопок поселения в Гнёздове, его исследователи предположили (на «смоленском» семинаре Д. А. Авдусина), что норманны, входившие в состав княжеской дружины, действительно закрепились в сети погостов в Гнёздове, Тимерёве, Шестовице, на Новгородском Городище, — в пунктах для сбора и перераспределения дани, исторические судьбы которых были отличны от судеб древнерусских городов (Петрухин, Пушкина 1979). Полемика по поводу высказанной тогда гипотезы не утихает по сей день; часть коллег приняла интерпретацию поселений с присутствием скандинавских дружинных древностей как погостов, часть отрицает правомерность употребления этого термина в отношении перечисленных древнерусских поселений, предпочитая именовать их ОТРП, протогородами и т. п. Доходит дело и до отрицания аутентичности известия о реформе Ольги — введения ею системы погостов в 947 г.: Н. И. Платонова считает этот летописный пассаж вставкой в эпический («былинно-сказочный») контекст «сказания о первых русских князьях», связанной с актуальностью (т. е. действием?) «уставов» в эпоху составления ПВЛ, в начале XII в. К этому времени она возводит и возникновение самого термина «погост», хотя исследовательница признает присутствие термина в соответствующем тексте Новгородской первой летописи (отражающем Начальный свод XI в.). При этом Платонова замечает, что НПЛ, в отличие от ПВЛ, упоминает лишь Мсту, как путь установления погостов, умалчивая о Луге. Парадоксальным в этой историографической конструкции оказывается то, что погост эпохи княгини Ольги (Передольский погост) сама Платонова обнаруживает как раз на Луге (Платонова 2012. С.344–347), его материальная культура, включая дирхемы, подвеску с княжеским знаком (Владимира Святославича? — см. Белецкий 2004. С. 256)[168] и скандинавскую составляющую, близка культуре перечисленных поселений с дружинными древностями, расцвет которых также приходится на середину Х в.