тела. Тимур склонил голову и лизнул кожу чуть ниже моего пупка. И ещё ниже, пока я не ахнула, покоряясь этим бесстыжим ласкам, шире разводя колени и задыхаясь в собственных стонах.

– Не могу больше, – будто поражение признавая, выдавил из себя Тимур, и я потянулась к нему за поцелуем. Хочу. Хочу его, хоть умри!

– Мысли мои читаешь, – шепнул дракон, а я и не подумала смутиться из-за того, что произнесла последние слова вслух, лишь застонала чуть громче, чувствуя давление внизу живота. На миг стало страшно: я столько лет этим не занималась… А вдруг там всё… обратно отросло? Что если снова будет больно? Но боли не было, как и какого бы то ни было другого дискомфорта. Наоборот, было очень и очень хорошо, а когда я привыкла к чувству этой головокружительной наполненности, и когда Тимур стал неспешно двигаться, постепенно увеличивая амплитуду, простым словом «хорошо» это уже нельзя было выразить.

Ритмичные толчки. Рваное дыхание. Нахмуренные брови. Сосредоточенное лицо. Капелька пота, скользящая по крепкой шее…

– Такой… красивый! – выдавила отрывочно, на пределе сил, сквозь зубы. И Тимур сдавленно зарычал в ответ, да боли сжимая пальцы на моих бёдрах, вбиваясь в меня отчаянно, яростно, до всхлипывающих стонов, до изогнутого в дугу позвоночника, до мучительно-сладких спазмов, до искр, до фейерверка перед глазами.

До яркого, ослепительного фейерверка, взорвавшего мой мир и меня вместе с ним.

– Моя.

Экстаз ещё бродил по моей крови пузырьками шампанского, щекотал нервные окончания и не позволял выровняться дыханию, а мозг уже включился и обречённо ждал отрезвления и неизменно последующего за ним стыда и страха. Однако оно всё не наступало, и не наступало, и не наступало… А между тем дыхание выровнялось, и сердце перестало колотиться, как ненормальное, и глаза заметили, что предрассветные сумерки всё больше и больше уступают место неотвратимо наступающему дню. За окном запели ранние пташки, кто-то проскрипел шинами по гравию, скорее всего, садовник Миша, гроза всех гусениц и убийца сорняков. А затем, совершенно неожиданно, крикливо и вызывающе пропел петух.

– Коко-роко! – хрипя изо всех сил, сообщил он, и в этот миг Тимур поднял голову, улыбнулся мне ласково и нежно и, заломив бровь, сонно пробормотал:

– Петух-то в «Мерцающем» откуда? Птичник ты мне, вроде, не показывала. Я бы запомнил.

– Миша держит нескольких птиц. Декоративных. Пушистых таких, маленьких. Знаешь? – обсуждать случившееся отчаянно не хотелось, поэтому я ухватилась за первую попавшуюся возможность. – Петуха зовут Японец, а курочек…

Жалящий поцелуй в шею заставил меня захлебнуться воздухом и… и, да. Прекратить нести чушь.

– Кострик, нам многое надо обсудить.

– Вот уж нет! – На этот раз укус он даже не попытался замаскировать лаской, а откровенно прихватил зубами кожу на шее. – Чтоб я больше никаких Костриков не слышал! Варька, мне всегда нравилось, как ты произносишь моё имя.

Перекатился на бок, устраивая мою голову у себя на плече, и блаженно выдохнул.

Ладно.

– Это не меняет того факта, что нас ждёт разговор.

Какая-то маленькая птичка или большая ночная бабочка несколько раз ударилась о стекло балконной двери, и я порадовалась, что уходя к Шиме, оставила шторы опущенными. Теперь, благодаря этому, можно было немного продлить неотвратимое наступление дня. Позволить себе забыться в жарких драконьих объятиях.

– Подождёт, – в унисон моим мыслям пробормотал Тимур и мягко поцеловал. – Ну их всех… Хочу ещё.

А и правда! Ну их в пень, все эти серьёзные разговоры. Успеется. Потому что я тоже хочу. Я – земля в конце засушливого лета. Я река, умирающая без дождей. Я пустыня, иссушенная ветрами одиночества и отчаянно мечтающая о любви. Пусть даже о такой, которая может закончиться с восходом солнца и наступлением дня. Я исстрадалась, измучилась, извелась вся без… Не хочу думать о том, что будет утром. Прямо сейчас хочу любви…

А Кострик шептал, дьявольски искушая:

– Я дам… Всё, что попросишь, сердце моё. Любовь, секс, жизнь… Хочешь мою жизнь, Варежка?

– Тебя хочу, – безвольно хныкала я, и за правильный ответ меня поощряли очередной бессовестной лаской или ещё одним вышибающим дух поцелуем.

А потом всё-таки рассвело. И прятаться от очевидности совершённого стало просто невозможно. Но как же мне этого хотелось! Как мечталось остановить время, хотя бы на миг, а лучше на бесконечность, но тут снова раздался стук в двери, и на этот раз это не была бабочка, ударившаяся о стекло. На этот раз это был кто-то большой и сильный. И этот кто-то стоял посреди коридора «Мерцающего Замка».

– Я открою, – подорвался с кровати Тимур ещё до того, как я успела что-то возразить или предпринять. Слетел с постели и в чём мать родила пошёл открывать моим – МОИМ, чёрт возьми! – гостям.

– Стоять! – зашипела я ему в спину – спину голую и, блин, невероятно возбуждающую даже после всего того, что между нами уже было, – но дракон лишь ухмыльнулся криво через плечо и скрылся в гостиной. Конечно же, я метнулась следом. Но пока в простыню заворачивалась – я драконьей беспардонностью не обладала, увы, – пока путалась в ногах, страшное уже свершилось. А именно: Кострик, бессовестная зараза и свинья, распахнул настежь двери и, широко осклабившись (я со спины смотрела, но видела, как в радостной улыбке шевельнулись его уши), поздоровался:

– Привет! А ты какими судьбами?

– Э… – даже по короткому «э» я смогла опознать Шиму и от чувства безысходности закрыла лицо руками. – А Варя дома?

Нет, ты это серьёзно? Варя дома? Можно было спросить что-то… как-то…

– Дома, но сейчас подойти не может, – и снова шевельнул ушами (я сквозь пальцы подсматривала). Сволочь драконистая. – А ты чего хотел?

– В общем-то, ничего. Она просто забыла у меня. Вот. Тапочки и халатик…

«Пеньюар», – мысленно исправила я и прикрыла глаза. Всё. Трындец мне. Шима, конечно, могила, но, к моему глубочайшему сожалению, очень неглубокая. Поэтому уже завтра весь замок будет шептаться о том, что у управляющей роман с владельцем…

Нет в жизни счастья.

– Халатик? – задумчиво протянул Кострик и через плечо бросил на меня короткий взгляд. – Халатик – это как раз то, чего нам прямо сейчас отчаянно не хватает.

Выхватил у Шимы мои вещи и дверь захлопнул, прежде чем подойти ко мне с нечитаемым выражением на лице. Лохматый, небритый и основательно помятый, он между тем так ярко сиял, так откровенно излучал незамутненное счастье, что у меня заболело в груди.

– Ну? И зачем тебе надо было это делать? – спросила ворчливо, борясь с желанием обвить руками крепкую шею или потереться щекой о грудь. Или ключицу лизнуть.

– О чём ты? – Улыбнулся невинной