– Лучше в семь, – сказал я. – Мы очень устали, но нам надо встать и выехать рано.

Мне хотелось оставаться в движении. Все время двигаться – вперед, вперед и только вперед. Чтобы никто не смог нас догнать и остановить.

– В семь так в семь, – согласилась Кэрол.

И я дал ей денег, пообещав окончательно рассчитаться утром, когда она вернет нам постиранные вещи. Оказалось, что семья ее мужа была в числе первых поселенцев этого городка, который получил свое название по дикой клюкве, в изобилии произрастающей на склонах Браш-Крика.

– А теперь из всех Дунканов остался один Роджер, – посетовала Кэрол. – Его отец, мой муж, умер в Корее. Роджер родился уже после его смерти, так что он никогда не видел отца. Но он – его вылитая копия.

– Я тоже очень похож на отца, – сказал я в настоящем времени, и оговорка заставила меня вздрогнуть, но заметила это только Эстер.

– У моего покойного мужа была своя плавильня, – продолжила Кэрол. – Но одна я бы ее не потянула. Я наняла помощника, а сама занимаюсь домом. Пока что мы справляемся, но больших доходов наш бизнес не приносит. Так что будете когда-нибудь проезжать мимо – милости просим!

Дом был старым, зато водопровод – совершенно новым. И везде было чисто и уютно.

– Располагайтесь, – пожелала нам миссис Дункан и, напомнив о корзине для грязного белья у дверей, удалилась.

Братья выбрали комнату с двухъярусными кроватями. Эстер застолбила для себя нижнюю койку под Ли Отисом. А это значило, что претендентов на двуспальную кровать больше не было. И огромная постель во второй спальне досталась одному мне.

– Ты платишь, тебе и лучшая кровать, – настоял Элвин.

Но своей ванной мне пришлось с ребятами поделиться. Потому что Эстер заперлась в той, что примыкала к их комнате, и обратно выходить не торопилась. Мы приняли душ, побрились и быстро заснули – раньше, чем она закончила свой туалет. Часом спустя Эстер открыла дверь в мою спальню и плотно закрыла ее за собой. Я оставил лампу включенной и не стал запирать дверь – надеялся, что Эстер навестит меня перед сном. Но бодрствовать у меня не получилось. Наволочки пахли отбеливателем и домашним хлебом. Этот запах навеял мне воспоминания о миссис Костьере и моей кровати дома. И… меня сморил сон.

– Бенни? – Шепот Эстер выдернул меня из мира грез, в котором отец все еще был жив, а миссис Костьера пыталась пробудить у меня интерес к учебе в школе. – Ты не спишь?

– Нет, – солгал я, потирая полусомкнутые веки и пытаясь вспомнить, где я.

Эстер в нерешительности застыла у двери – маленькая, в белой ночной сорочке. И отец с миссис Костьерой растворились в небытие. Эстер пробежала по комнате к кровати, как ребенок рождественским утром, выключила лампу и улеглась рядом со мной. Я притянул ее к себе, уложив голову под своим подбородком. Ее волосы были сколоты в тонкие витые пряди.

– Почему ты выключила свет? – недовольно пробурчал я.

Мне так хотелось смотреть на нее, разглядывать!

– Я выгляжу не лучшим образом, зато чувствую себя чертовски хорошо. Грязь отмыта, перышки почищены, тело надушено. Моя кожа теперь пахнет, как медовое масло.

Я уткнулся носом в ее шею, чтобы убедиться в этом самому, и застонал от удовольствия. Когда жизнь дает тебе лимоны… сделай медовое масло[18].

– Хочешь меня еще раз поцеловать? – спросила Эстер, и я буквально услышал ее улыбку.

– Хочу. – Мои губы отыскали ее рот в темноте, и несколько долгих минут я целовал девушку, пока мое тело не взмолилось о большем, руки не пустились в странствие по ее телу, а Эстер не замурлыкала.

Мы слишком сильно шумели и стали бы шуметь еще громче. А ведь это была не песня, которую дозволено слушать всем.

– Я не готов заниматься с тобой любовью, когда в соседней комнате твои братья, – сказал я, через силу отрываясь от губ Эстер.

– Ну пожалуйста, – сладко промяукала она, и я засмеялся, уткнувшись лицом в ее шею, чтобы заглушить звук.

Мои руки обхватили бедра Эстер, а воображение рисовало чудесные картины того, что мы могли бы с ней делать, будь мы действительно одни. Но кроме этой единственной просьбы, Эстер больше не вымолвила ни слова. И я остался недвижим, держа свое тело под контролем. Эстер погладила меня по волосам, а когда рука ее замерла и ритм сердца замедлился, я подумал, что она уснула. Я высвободил голову и ноги, обвивавшие ее тело, чтобы ей было удобнее. Мои глаза уже привыкли к темноте. Взглянув на лицо Эстер, я вдруг увидел, что она не спит. Ее глаза были широко открыты и полны влаги, и новая боль тисками сжала мое сердце. Но не из-за вожделения или отказа. И не из-за острой потребности прикасаться к ее медовой коже и раствориться в ее теле.

– Я не в порядке, Бенни, – прошептала Эстер.

Я дотронулся до ее щеки.

– Я знаю, малыш. Я тоже.

– Я так устала. Но мне так много нужно сказать.

– Они не причинили тебе вреда? – снова спросил я. Хотя наши представления о вреде могли различаться. Видения жестокого обращения с ней копов преследовали меня всю прошлую ночь.

– Нет. Но я испугалась, что никогда не выйду оттуда. Они разрешили мне сделать один звонок, и я позвонила домой в надежде, что трубку возьмет мама или Арки. К телефону подошел Арки. Они не уехали в Монтгомери. Он сообщил, что у них все хорошо. Сказал, чтобы я не беспокоилась. И стал расспрашивать о Питтсбурге и Рэе Чарльзе. Он ничего не знал, и я не стала говорить ему, что оказалась в тюрьме. Все равно он ничего бы не смог сделать.

– Они облажались. Арестовали нас на глазах у сотен людей. Перед камерами, репортерами и телевизионщиками. Когда мафия убирает кого-то… она делает это быстро и тихо. Концы в воду и все. Кто бы ни выдал этот чертов ордер и ни послал копов, они об этом не подумали.

– Дилетанты, – фыркнула Эстер.

Ее дерзость снова выплеснулась наружу. Я ухмыльнулся и поцеловал ее в макушку, а она улеглась рядом со мной, прильнув головой к плечу. Некоторое время Эстер хранила молчание, о чем-то размышляя. Но я ждал, когда она снова заговорит, сопротивляясь тяге ко сну и манящей теплоте ее тела.

– Я тебе нравлюсь, Бенни? – спросила она наконец.

– Ты мне нравишься, Бейби Рут.

– Ты даже не называешь меня настоящим именем! – пожаловалась Эстер.

– Это потому что я гангстер. Ты разве забыла? У нас у всех прозвища. Так что радуйся, что я не называю тебя Эстер-толстушкой или Эстер-худышкой.

– А чем я тебе нравлюсь?

Эстер не смеялась, а мне так хотелось услышать ее смех.

– Ты чертовски забавная. Ты остра на язык. Ты упрямая. И всегда пахнешь так вкусно!