– Я получил твой диск по почте неделю назад, Ламент, – сказал Берри, хлопнув меня по руке. – Я его послушал и признался Смоки: «Я хочу эту песню и эту группу». А он мне в ответ говорит: «Их уже крутят по радио». – Берри вознес руки к небу. – И какого рожна ты мне его послал, Бенни, если мой поезд уже ушел? – У стены слева от Горди стоял проигрыватель; Берри встал и схватил сорокапятку, которую я отправил ему по почте в тот день, когда мы с Эстер вживую спели на радио WMCA.

– Тут написано «Ламент Рекордз», – сказал Берри. – Ты сделался продюсером?

– У вас даже нет студии? – удивился мужчина, которого Берри представил как своего брата Джорджа. – Как вам удалось сделать такую запись? Я вчера слышал «Мне не нужен ни один парень» по радио.

– Я же вам сказал… Бенни знает многих людей, – сказал Смоки.

– И они его знают, – влез в разговор Мани.

Я не счел его слова комплиментом, но Смоки кивнул в знак согласия.

– По-моему, я видела вас двоих в «Новостях». Что-то о Питтсбурге и Рэе Чарльзе, – перевела взгляд с Эстер на меня и обратно миссис Эдвардс.

От женских глаз не ускользнуло, что я вошел в комнату, держа Эстер за руку.

– Мы выступали вечером во вторник в Питтсбурге, – сказал я. – На разогреве у Рэя Чарльза в Сирийской мечети.

– А среду они провели в тюрьме, – горделиво добавил Элвин.

– Что? В тюрьме? Почему? – едва не задохнулась то ли от удивления, то ли от возмущения миссис Эдвардс.

– Потому что они слишком сильно друг друга любят, – выпалил Мани. – Людям от этого не по себе. Кого-то это смущает, а кому-то просто не нравится.

– Меня это не смущает, – ввернул Элвин. – Ненасильственный протест. Вот что это было, – процитировал парень газетную статью, которой поделился с нами в машине.

– Бенни хочет жениться на Эстер, – подал голос Ли Отис, и все затихли на время, чтобы сформулировать шквал пришедших в голову вопросов.

«Черт подери, да это катастрофа!» – потер я подбородок в попытке придумать, как бы остаться с Берри с глазу на глаз.

– Сколько тебе лет, Ли Отис? – спросил Смоки, заинтересовавшись единственным человеком в комнате моложе него.

– Семнадцать, – ответил Ли Отис.

– Шестнадцать, – поправила брата Эстер.

– Нет, мне семнадцать, – уперся Ли Отис. – Сегодня мой день рождения.

Комната взорвалась поздравлениями, а Эстер встала и, обхватив руками красивое лицо Ли Отиса, прижалась щекой к его волосам.

– Ой, Ли Отис. Я забыла… Прости меня, малыш.

– За что? Это же лучший день рождения в моей жизни! Я в «Хитсвилл США»!

Улыбка Берри стала вдвое шире, а это кое-что значило. Ли Отис только что заработал дополнительные очки.

– Давайте ее послушаем, – предложил Горди-старший, указав кивком на проигрыватель.

Берри поставил пластинку и сел, скрестив руки. Но к концу песни «Ни один парень» он уже снова стоял на ногах с поднятой рукой.

– Давайте проголосуем, – сказал он.

– А за что мы будем голосовать? – уточнил кто-то в замешательстве.

– Это стоящая песня или как? – сказал Берри, так и держа руку на весу.

Все сидевшие за столом тоже подняли руки, хотя на лицах некоторых особого восторга я не заметил. Мы ворвались на совещание и отвлекли на себя все внимание, а ведь на повестке стояли совершенно Другие вопросы.

– Раз ее уже крутят по радио, для чего вам мы? – нахмурив брови, поинтересовалась миссис Эдвардс.

– Нам нужно записать альбом, – решился я на отчаянную попытку. – У меня есть десять песен, десять дней и десять тысяч долларов, с которыми я готов расстаться, если мы сделаем это здесь. Вот для чего вы нам нужны.

Брови миссис Эдвардс взлетели вверх, а лицо просветлело. Она была деловой женщиной, а деловых интересует только прибыль.

– Продолжайте, – сказала она.

– А что у вас еще есть? Ты сказал, что песен десять, – вмешался Смоки; ему, естественно, захотелось их послушать.

– Давайте им дадим послушать «Крошку», – выложил на стол лаковый диск Мани.

Я так и сделал. Затем я поставил «Берегись» и незаконченную версию «Бомбы Джонсона».

– Бомба Джонсон… – потер подбородок Берри. – Мне это имя знакомо. В «Брюстере», где я иногда боксирую, висит его фотография. Он был лучшим в тяжелом весе. А что с ним сталось?

Мы с Эстер обменялись взглядами, а Элвин закашлялся.

– Это только фрагмент, а у нас есть и целая история, – сказал я. – На прошлой неделе мы спели ее вживую на радиостанции WMCA в Нью-Йорке. И она пошла в эфир.

– Есть и песня, и история, – добавила Эстер.

– Повествовательные песни сейчас очень популярны. Как «Битва за Новый Орлеан» и «Потопить ’’Бисмарк”» Джонни Хортона. Это не мой стиль, но людям нравятся хорошие истории. Я бы хотел послушать всю песню, – сказал Берри и взглянул на часы. – Студия должна быть свободна. Пойдемте.

Мы взяли из машины инструменты и спустя десять минут Элвин, Ли Отис, Мани, Эстер и я оказались, словно рыбы в аквариуме, под прицелом нескольких пар глаз, собравшихся за стеклом нас послушать. Помимо Берри, Смоки и звукорежиссеров, пришли и несколько членов семейства Горди.

– Мы еще вас не записываем, Бенни, – сказал Берри. – Мы просто хотим получить представление о ваших песнях. А о записи альбома поговорим, когда услышим чуть больше. Начните с «Бо Джонсона».

– Ты готова, Бейби Рут? – спросил я со своей банкетки у фортепиано.

– Готова, – ответила Эстер, и голоса по другую сторону стекла стихли.

Эстер не стала вдаваться в подробности истории и распеваться. Она начала так же, как сделала в Мечети, обратившись к публике.

– Это история о моем отце, лучшем боксере мира в тяжелом весе. И о женщине, которую он любил, – сказала Эстер в микрофон. – И все его звали Бомбой.

Тут она четырежды щелкнула пальцами и запела – а капелла, в нужной тональности:

– Он родился в Гарлеме и стал его королем. Он был самым крутым, о нем песню поем…

Мы с ребятами вступили, и понеслось… Мы спели все, что они еще не слышали: «Цыпленка», «Ящик Пандоры», «Босиком», «Холодно», «Давай скажем друг другу ’’Привет”». Но когда мы запели «Темное сердце», а Элвин, Мани и Ли Отис замолчали, голос Эстер прервался, и я подумал, что она остановится. Мне следовало догадаться раньше! Эмоции в голосе Эстер нисколько не умалили его звучание, а только сделали ее песню еще лучше. Хотя вся вещь была настолько личной, что я не мог поднять глаза от клавиш. Я позволил своим рукам делать то, что им следовало делать, спел свою партию и открыто выразил свою любовь, притворившись, будто только Эстер могла меня слышать. Нас слышать. Конечно же, это было не так. Фигуры по другую сторону стекла дождались, когда смолкнет последняя нота, а потом Берри спросил в микрофон хриплым голосом: